Лахайнский полдень - Алексей Анисимов
А как получил первый документ – удостоверение моей новой японской личности – всё встало на место. Вперед – работать. Тем более дотации прекратились сразу. Бесплатной гостиницы больше не было. Теперь – сам за себя.
Он потянулся за бутылкой воды и замолчал, погруженный в воспоминания.
Ситуация с работой на юге Кюсю всегда была непростой. Несмотря на то что остров считался колыбелью японской цивилизации, заселен он был слабо. Один только Токио на соседнем Хонсю по численности многократно превосходил весь Кюсю. Страна переживала промышленный бум, и бо́льшая часть немногочисленного населения к тому же стекалась на север острова, в Фукуоку.
На сельском юге рабочих рук из-за этого не хватало. Чтобы устроиться в поле, достаточно было просто переехать в любую деревню. Сельское хозяйство теряло свою привлекательность. Летом, в трудовой сезон, стояла невыносимая жара, высокая влажность. А зимой была почти полная безработица. После сбора урожая жизнь крестьян обычно замирала. Зимовали в холодных домах всей семьей вокруг котацу – жаровни под столом.
Молодежь стремилась уехать в города. Заводы, фабрики, банковский сектор казались куда престижнее, чем ежедневное стояние по колено в воде. Карьера «синего воротничка», а тем более «белого» – управленца высшего звена – считалась вершиной мечтаний. А рис… Рис больше никого не вдохновлял.
Асахи ни на какую карьеру претендовать тогда не мог. Он не знал языка, не имел диплома и, конечно, никакого весомого семейного имени. Он это понимал, но был вынужден начать поиски нового места. На это повлияла одна причина, совсем неожиданная.
Мужу Маргариты Юрьевны на работу пришло анонимное письмо. В нем обтекаемо намекалось на возможную связь его семьи с иностранной разведкой. Формулировки предельно вежливые, но по-японски это значило – угроза. Сомнений никаких не было: за этим стоял Курояма. Но почему тот продолжал преследовать, так и оставалось неясным. Пока Асахи не позвонил домой…
– А родные? – мягко спросила Света. – У вас же кто-то остался в России?
– Родные? – рассеяно переспросил Асахи, словно она подслушала его мысли. Затем спокойно, будто рассказывая чужую биографию, произнес:
– Мама умерла, когда я был маленьким. Меня воспитывал отец. А потом у него появилась новая семья. Он женился, когда мне было шестнадцать. В той семье у него родился сын…
Светлана вновь увидела, как его лицо застыло. Асахи не отвел взгляда и продолжил:
– Мы больше не общались. Я позвонил отцу, когда, наконец, получил первый документ. Хотел услышать голос, сказать, что жив… Он говорил тихо. Будто нас могли подслушивать. Сказал, что к нему приходили. Органы. Хотели выйти на связь. Он заверил их, что контактов со мной нет. И предупредил: будут искать. Хотят завербовать, – Асахи чуть помедлил, – возвращаться не советовал. Сказал: «Ничего хорошего тебя тут не ждет, сынок». Это был наш последний разговор.
Он замолчал. Но в молчании не было горечи. Голос, когда он заговорил вновь, звучал спокойно, почти отстраненно, как у человека, который давно всё понял и уже не пытается что-то изменить. Он не винил отца – тот делал, что мог. Всю жизнь. И тогда не подвел. Не сдал. Просто сказал тихо, как есть. Без упреков, без жалости. Как мужчина мужчине. Отец так и воспитывал его всю жизнь. За это Асахи был ему благодарен. Особенно за совет держаться подальше ото всех: от Союза, от органов, от разведки. Он оказался правильным.
– Вот расставаться с Маргаритой Юрьевной было тяжело, – произнес Асахи громче. – Она стала мне как мама. Но уйти пришлось… Рита-сан дала немного денег на дорогу и посоветовала, где в провинции проще всего найти подходящую деревню.
Я добрался туда. Деревня тянулась вниз по склону горы, а вместе с ней – десятки, может, сотня рисовых полей. Одно за другим, террасами – как зеркала, отражающие небо.
Местные брали на сезон столько земли, сколько могли обработать. Рук не хватало, и меня там приняли охотно. Работа держалась на пожилых, как та пара, что приютила меня. Обычно они возделывали небольшой участок, но в тот год, со мной, взяли больше земли. Нужно было успеть подготовить всё до открытия дамбы. В середине лета вода проливается одновременно по всем полям. К этому моменту ростки должны быть уже в земле. Иначе останешься без урожая.
– Никогда не задумывалась, как выращивают рис, – удивилась Света.
– Я работал каждый день. Шаг за шагом осваивал нюансы этого ремесла. Буквально всё: от подготовки поля, посадки ростков, заливки водой и ухода за рисом в процессе вызревания вплоть до сбора урожая.
Сначала помогал паре, у которой жил. Потом работал и на других полях…
В памяти Асахи невольно всплыли картины той жизни: узкий проселок, жара, бесконечные рисовые поля и маленький грузовик, груженный снаряжением и ящиками. Подъем в пять утра. Быстрый завтрак. А потом в дорогу. Они выезжали из деревни и сразу начинали работать, не разгибая спины, до самого обеда.
К полудню оставаться под солнцем становилось невозможным. Всё замирало, тишина казалась плотной, почти звенящей. Природа затаивалась, пережидая зной. Солнце давило тяжестью. Оно уже не светило, а прижимало к земле, будто с неба опускались невидимые гири.
Крестьяне прятались от него в тени деревьев. Хозяйки расстилали скатерти, доставали еду, принесенную из дома. Главным всегда был рис – основа питания в Японии. Его выращивали, ели, обсуждали. Рис был не просто пищей, он являлся сутью этой жизни.
После обеда следовал обязательный получасовой сон. Асахи, не привыкший спать днем, просто лежал под каким-нибудь деревом. После уральского прохладного лета влажная южная жара долго казалась ему чужой. Воздух был густым, прилипал к коже и пах сухой травой. Иногда он скучал по дому. Но дороги назад для него уже не было. Решение принято, и осталось привыкать к жизни, которая теперь стала его.
– Осенью мы собрали урожай. Мне выдали мою долю. Правда, в виде риса, – добавил Асахи. – Я сдал его государству. Сразу рассчитался с хозяевами за еду и ночлег. Денег
