Сапсан - Джон Алек Бейкер
Тесной спиралью он взмыл в вышину, непринужденно поднялся по ветру на тысячу футов. Он плыл и скользил по воздуху, медленно вращался, маленький, похожий на уносимое ветром семечко платана. Он миновал церковь на далеком холме и спустился обратно к саду, как и прежде, то зависая, то продвигаясь против ветра. Расправленный хвост опустился, крючкообразная голова воззрилась вниз, крылья выгнулись вперед и обняли крепкий ветер. Он присел на воздух, маленький и съежившийся, на высоте тысячи футов над садом. Разжался, медленно расправил крылья и накренился. Пустился вниз на крутой спирали. Выпрямился и сорвался в отвесное пике. Он дергался и изгибался в воздухе, а потом рухнул между деревьев, замахнувшись длинными ногами для удара. Его ноги и пальцы темнели против неба, казались толстыми и жилистыми. Но удар получился неуклюжим; сапсан, похоже, промахнулся, потому что он снова поднялся в воздух ни с чем.
Через десять минут большая стая красных куропаток покинула высокую траву под живой изгородью, где они прежде прятались, встревоженные соколом. Красные куропатки вернулись на голую землю, чтобы дальше купаться в пыли. Купаясь вот так, они рискуют быть убитыми. Их трепещущие крылья обращают на себя внимание.
Над стерней снова зависла пустельга, и сапсан спикировал на нее. Всего лишь легкий пренебрежительный жест; однако пустельга опустилась до самой земли и низом помчалась к краю поля. Ее крылья едва не касались стерни.
В три часа пошел проливной дождь. Из ручья пропал черныш. Его заунывный клич снова зазвенел спустя долгое время после того, как он взвился к сияющим тучевым плавням[25]. Золотистая ржанка прокричала из густого тумана. День, казалось, был окончен. Но стоило мне покинуть задымленное дождем поле, как сапсан тяжело взлетел с площадки возле ворот, где размокшая земля перемешалась с соломой. Шесть куропаток отреагировали и спрятались в живой изгороди. По мере того как сокол уменьшался, его цвет менялся с мутного серо-коричневого, как у кроншнепа, на рыже-коричневый и серо-черный, как у пустельги. Он летел грузно, как если бы до нитки промок. Думаю, он уже давно сидел на стерни и ждал, когда поднимутся куропатки. Он прокричал и полетел к тусклому восточному горизонту, снова крича и пропадая из виду. Издалека он походил в сером тумане на большого кроншнепа. Я так и ждал, что сквозь стаккато его грубых вскриков послышится одинокий рожок кроншнепа.
7 октября
Самец сапсана хлестко ударил крыльями, оторвался от скворцов и пропал в сиреневой дымке северного неба. Пять минут спустя он вернулся. Нацелившись на реку, он быстро скользил против ветра. Рядом летела самка. Они парили вдвоем, снижаясь в моем направлении, легко взмахивая крыльями и скользя по воздуху. За десять секунд они снизились с тысячи футов до двухсот и полетели уже надо мной. Самец был более стройным и лихим, чем самка. Изнанки их крыльев казались широкими из-за примыкающих к туловищу второстепенных маховых перьев. Ширина крыла самки примерно равнялась половине длины ее туловища. Хвосты сапсанов были короткими. Голова и вытянутая шея, выступающие перед крыльями, была немногим короче хвоста и части туловища позади крыльев, но в два раза шире них. Из-за этого соколы казались до странности большеголовыми. Я подробно останавливаюсь на этих впечатлениях, потому что их можно получить, только если сапсаны парят прямо у вас над головой. Чаще сапсана можно увидеть под более пологим углом или же в профиль, и тогда его пропорции выглядят совсем иначе. Голова кажется более тупой, хвост – более длинным, крылья – менее широкими.
Изменчивые, как пламя, сапсаны проносятся по холодному небу, исчезают и не оставляют в высокой голубой дымке никаких следов. Но в нижних слоях воздуха за ними тянется шлейф встревоженных птиц. Сквозь белые чаячьи спирали этот след вьется над землей.
Солнце пригревало, а ветер холодал. Светлые рощи плыли вдоль хребта. На лужайке перед большим домом кедры прогорали темно-зеленым огнем.
Возле бродовой тропы я заметил лесную мышь, которая кормилась на травянистом склоне. Сжимая стебли травы тощими белыми передними лапками, она грызла семена. Такая крошечная, что ее почти сдували в сторону проезжающие машины, она была покрыта мшистой зеленовато-бурой шерсткой. Ее спинка тем не менее была крепкой и твердой на ощупь. Длинные нежные ушки походили на раскрытые ладони; огромные, видящие в ночи глаза были непрозрачными и темными. Когда мышь жадно наклоняла стебли травы к своим зубкам, она не осознавала моего прикосновения, не чувствовала моего лица в каком-то футе над собой. Я был для мыши как галактика, слишком большая, чтобы ее рассмотреть. Я мог бы взять мышь рукой, но мне показалось неправильным разлучать ее с землей, которую она не покинет до самой своей смерти. Я дал ей желудь. Она положила его в рот и утащила вверх по склону, потом остановилась, погрызла его, повертела, как гончар, в своих лапках. Для нее жить – значит есть, поспевать, не отставать, но и не выбиваться вперед, всегда бежать узкой тропкой между смертью и смертью; ночью – между горностаями и ласками, лисами и совами; днем – между машинами, и пустельгами, и цаплями.
Цапля два часа простояла на краю поля, возле живой изгороди, глядя на наполовину перепаханную стерню. Стоя на своих ходулях, она вся сжалась, ссутулилась, поникла. Она прикидывалась мертвой. Только один раз ее клюв пошевелился. Цапля ждала, что придут мыши. Тогда бы она их убила. Мыши не пришли.
У ручья охотилась крачка, она высматривала мерцание рыбин вокруг своего темного отражения. Крачка зависла, нырнула в мелководье и, держа в клюве плотву, взлетела. Дважды она роняла свою добычу, падала к самой воде и успевала ее поймать. Потом, в четыре укуса, она сожрала плотву. Она села и напилась из ручья, окуная подклювье в воду, оставляя на водной глади длинный четкий надрез.
Крачка поднялась, и с пустого неба с воем спикировал сапсан. Он промахнулся, сразу же набрал высоту и улетел. В ветвях дуплистого дерева я нашел трех его жертв: скворца, полевого жаворонка и озерную чайку.
8 октября
Туман ушел. Восточный ветер прореза́л отвердевающий эстуарий. Горизонты кривились от зноя. Из воды вырастали острова. В три часа по морской дамбе, размахивая картами местности, прошел мужчина. Пять тысяч чернозобиков полетели прочь от моря низом, в каких-то двадцати футах над его головой. Он не заметил их. Водопадом теней они пролились на его равнодушное лицо и понеслись дальше – как дождь, как полчище жуков, сверкающих золотым хитином.
Был прилив; все кулики улетели подальше от моря; солончаки медленно сползали в стеклянистую воду. На прибрежные поля опустились куличьи раструбы. Я подкрался к куликам по сухой канаве, продвигаясь мало-помалу, как прилив. Перебрался через стерню и вспаханное поле. Большие кроншнепы стояли вдоль горизонта, словно фриз, и, вслушиваясь и вглядываясь, вертели своими узкими длинноклювыми головами. Из пыли выскочил фазан. Кроншнепы увидели меня и скользнули за гребень, а маленькие кулики не двинулись с места. На коричневом поле они были длинной белой чертой, будто бы полосой снега. Передо мной мелькнула изогнутая тень. Я поднял глаза и увидел кружащую в небе самку сапсана. Она летала надо мной все время, пока я пробирался к куликам, в надежде, что я вспугну их. Она могла и не знать, что это за птицы. Я пригнулся. Сидя без движения, как кулик, я посмотрел вверх на темные арбалетообразные черты птицы. Она снизилась и со своей высоты вгляделась в меня. Она дико завопила: «айрк, айрк,
