Вооружение Одиссея. Философское путешествие в мир эволюционной антропологии - Юрий Павлович Вяземский

Никакая научная дисциплина, объясняет нам Гуссерль, не способна дать ответ о своем предмете исследования. Скажем, биологии самой не решить вопрос о том, что есть жизнь, при подмене феномена жизни каким-то эмпирическим и совершенно случайным определением. Необходима «чистая интуиция», говорит Гуссерль, а мы скажем: необходима хотя бы интуитивная системная парадигма, на основе которой можно построить априорную дисциплину, дающую право на существование позитивной науке36. Аристотель считал философию самой бесполезной наукой. Но парадигматика аристотелевской системы веками затем направляла и оформляла движение античной и средневековой преднауки. Боюсь, что ни Ньютон, ни Дарвин ничего не открыли бы, не будь у них соответствующих философских парадигм, мыслительно подготовивших их к великим открытиям.

Литературные сверхчеловеки, все эти художественные археобразы, с одной стороны, подтрунивают над философами («Есть многое на свете, друг Гораций, что и не снилось нашим мудрецам»), а с другой, сами-то они философствуют направо и налево, вдоль и поперек, вкривь и вкось: мужчины и женщины, донжуаны и донкихоты, гамлеты и фаусты, болконские и Карамазовы. С какой стати им рядиться в одежду философии?

Казалось бы, меньше всего в философии должна нуждаться религия. Зачем ей какая-то философская парадигма, когда религия сама по себе парагональная парадигма и сразу в трех тварных плоскостях: гносеологической, феноменологической и онтологической. Бог, ставший плотью и Ипостасью Своей открывающий Слово. Иди за Ним, подражай Ему делами, словами и мыслями. Чего тебе еще надо?! И однако христианство реально оформилось и воплотилось в гностическую действительность лишь после того, как святые отцы соборного христианства утвердили столпы богословской Тайны и догматического авторитета с помощью всей наличествующей на то время синтетической греко-сирийской философской парадигмы.

Антиномическую парадоксальность философских систем я вижу вот в чем.

С одной стороны, философия стремится к всеобъемлющему синтезу всего предшествовавшего в гностическом движении. И самые яркие, самые судьбоносные философы этого синтеза достигают. Сократ, как можно догадываться, синтезировал в своей философствующей фигуре и Протагора, и Гераклита, и Анаксагора, и Парменида (через Архелая), и Пифагора (через Симмия и Кебета). То же самое доподлинно совершил Кант. По замечанию Виндельбанда, историческая роль Канта «заключается именно в том, что в его философии сконцентрировались в живое единство все движущие принципы, которые ранее выработало новейшее мышление, и в том, что все нити новейшего мышления, пройдя через хитросплетения его учения, выходили оттуда в совершенно измененной форме»37.

С другой стороны, смотрите, что получается: синтезировав все предшествовавшие философские направления, Сократ одновременно породил, по меньшей мере, четыре разноликих философских течения: платонизм, кинизм, гедонизм, мегарскую школу; Кант, синтезировав все и вся, одновременно с этим «дал простор не меньшему разнообразию философских систем, которые одна за другой быстро развивались из его системы»38.

Диалектического снятия в самой философии, похоже, не происходит, ибо «снятые» темы во всеобщей философской симфонии начинают звучать еще более интенсивно и впечатляюще, чем звучали до синтеза. Синтез скорее усиливает противоречия, чем примиряет их друг с другом. Не синтетические усилия титанов философии – Сократа, Декарта, Канта, Гегеля – конструируют elan vital, жизненный порыв философского движения, а творческие противоречия, в этих системах заложенные. Противоречия во взглядах Декарта, как считает Бертран Рассел, дали толчок «двум важным, но развивающимся в различных направлениях школам философии»39. «Именно многосторонность и внутренний антагонизм различных частей кантовского учения, в связи с богатством остального материала, и сделали возможным разнообразие последующей философии и относительную многочисленность значительных систем, в которые она вылилась»40.

§ 101

Феаки – великий народ. Но требуют к себе особого подхода. Вспомним трепетное обращение Одиссея к Навсикае41.

Вспомним, как молча и невидимо для посторонних шел Одиссей ко дворцу Алкиноя; как, войдя в чертог, не к правителю обратился, а припал к коленам его богоравной супруги; как сел на пепел очага; как торжественно слушал пение Демодока, прослезившись под конец и тем самым проявив свой музыкальный слух, художественную гармоничность своих страданий. Все это и мы должны сделать.

Причем одной феакийской куртуазностью мы не отделаемся. Приплыв на Схерию и вступая в общение с философами, нам надо еще (1) обрести путеводную Навсикаю и с ее помощью (2) отыскать дорогу ко дворцу Алкиноя; (3) надо получить заступничество от царицы Ареты; (4) надо уметь слушать Демодока и сподобиться услышать в его речитативном пении повесть о самих себе; (5) надо уметь «назвать землю, и град, и народ свой», чтобы, как объяснял Алкиной, «согласно с волей твоей и корабль наш свое направление выбрал»42; надо наконец (6) уметь сохранить те бесценные дары, которые тебе поднесут, связав их своим собственным узлом понимания и исполнения. Таков шестеричный путь феакийского вооружения.

Но сперва давайте завершим с Демодоком и Музами.

Глава девятая

Полигимния1

§ 102

Предлагаю вам симфонический подход к восприятию знания в целом и философии в частности.

Основы симфонизма как языка философии определил Гегель, призвав исследовать жизнь одновременно системно, исторически и диалектически.

Симфонически уже давно мыслят богословы, рассуждая о различных пластах и сферах соборности.

В музыке симфонический подход укоренился с начала XX века. Б. В. Асафьев стал понимать под симфонизмом «органичную взаимосвязь и взаимодействие музыкальных образов в их динамичном и непрерывном становлении, преобразовании, переходах в качественно новые состояния, диалектику развития от контраста к синтезу, от противоречия к единству»2. Гете, первым заговоривший о «мировой литературе», фактически предугадал грядущее симфоническое слияние литератур самых различных и отдаленных народов.

Симфонически исследовать жизнь стали даже некоторые ученые-гуманитарии. «В каждом случае, – пишет Арнолд Тойнби, – мы должны мыслить в терминах целого, а не части, видеть главы повести как события жизни общества, а не отдельного его члена, следить за судьбами его представителей – не за каждым в отдельности, а в общем потоке, – воспринимать их как голоса единого хора, которые имеют значение и смысл в общем строе гармонии, но теряют их, как только становятся набором отдельно звучащих нот. Вглядываясь в историю с этой точки зрения, мы в мутном хаосе событий обнаружим строй и порядок и начнем понимать то, что прежде казалось непонятным»3 (курсив мой. – Ю. В.).

Симфонический подход к философии дает нам целый ряд преимуществ. Модуляционный настрой (диалектический метод) позволяет нам воспринимать категориальные диссонансы как двигатель философского развития, позволяет не пугаться их, не отвергать, а ожидать их гармонического разрешения в последующих философских симфониях. Ритмический динамизм (историчность) заставляет нас слышать те антропологические мелодии и философские вопросы, которые очень давно зазвучали, но до сих пор либо не получили разрешения, либо приобрели