Вооружение Одиссея. Философское путешествие в мир эволюционной антропологии - Юрий Павлович Вяземский

Ибо знание человеческое, как бы оно ни тяготело к разделению на науку, искусство и религиозное познание, в корнях, в едином стволе до разветвления и после разветвления – единосущно жизненно, то есть нерасчленимо на внешнее, внутреннее и временное, объектное, субъектное и личностное. Все эти границы, которые мы пытаемся установить и нанести на гносеологическую карту, конечно же, условны, ибо един и неделим континент познания. И вот величайший из ученых XX столетия Альберт Эйнштейн говорит: прекрасны только те научные открытия, которые несут в себе таинственность. Достоевский стремится сделать нежной истину не только для того, чтобы достичь высочайшей интенсивности человеческой правды, но чтобы, вооружившись этой животрепещущей правдой, мы были лучше и глубже подготовлены к откровению тайны человека. «Я есмь путь и истина и жизнь…»28 – ответил Фоме Христос, хотя, по моей теории, должен был бы сказать «тайна», но, Господи прости, забыл со мной посоветоваться. Потому что, как я понимаю, лишь в наших в разные стороны разбегающихся мозгах объективная истина тщится обособиться от субъективной правды и личностной тайны. И только самые мудрые чувствуют, что истина, правда и человеческая тайна – гносеологические ступени, возводящие нас к Тому, Кто выше всех границ и определений. В полутьме тварного мира Свет образует спектр: красный мир таинственной любви, желтое царство художественной правды, величественный фиолет научной истины. Но попробуй установить четкие границы внутри радуги!

§ 99

В-третьих, философия есть синтез трех различных путей познания. Но в этом гностическом синтезе – по крайней мере до сих пор – всегда можно было усмотреть ту или иную преобладающую тональность. Кант мне кажется преобладающе научным, Гегель – доминирующе религиозным, Шопенгауэр – подавляюще художественным. Обратите внимание, что современные физики и математики – почти все открытые или скрытые кантианцы. Не случайно, наверное, моисеем новейшей дуалистической религии – социал-коммунизма – был гегельянец Карл Маркс. И как можно представить себе искусство XIX и XX веков без Шопенгауэра и его «литературного агента» – Ницше?

Однако тонирование одного из способов познания ни в коем случае не должно ущемлять, во-первых, синтетичности философии, а во-вторых, ее самостоятельности. Как только философия эту синтетическую самобытность утрачивает, так сразу же становится чьей-то служанкой. В Средние века она, говорят, была служанкой богословия; в Новое время ее попыталась отнять у религии и переподчинить себе наука; в новейшие времена в нее собственнически вцепились всяческие литераторы, некоторые музыканты и даже живописцы. Но дудки, господа империалисты: философия так зачата и так рождена, что, как только ты ее хочешь унизить до служанки, она сразу же перестает быть философией и становится схоластикой, позитивистской пустышкой или интеллектуальной публицистикой. В подлинном своем виде она царит, а не прислуживает.

И не то чтобы она царила над всеми, как иногда пытаются изобразить дело некоторые философы. Наука намного образованнее, разностороннее и наблюдательнее этой якобы царицы, которая сама ни одного опыта не поставила, ни одного полевого наблюдения не провела, из библиотек и кабинетов не выходит. Философия намного менее душевна, чем искусство, ибо ей не хватает непосредственности, отзывчивости, нежности, которые образуют плоть и кровь всякого подлинного искусства. Духовность философии по сравнению с духовностью религии… Хоть одного человека философия когда-нибудь спасла от мучительной жизни, от ненависти и эгоизма защитила, от смерти избавила? Кого она научила сострадать ближнему, любить Бога?.. Нет, господа, те тысячи, те миллионы, о которых вы сейчас подумали, – их не философия научила, их наставляли философствующие проповедники, пророки и священнослужители, переодетые в философские одежды мифологи и мистики (от Сократа до коммунистического шамана Сухомлинского). Придурковатый полуграмотный попик, прости Господи, может духовно укрепить и защитить от смерти в десять раз больше людей, чем Кант, Гегель и Шопенгауэр вместе взятые!

Молодой Гегель это, похоже, понимал. «Философия, – писал он во «Фрагменте системы», – должна потому исчезнуть в религии, что первая представляет собой мышление и, следовательно, имеет в качестве противоположности, с одной стороны, немышление, а с другой мыслимое». Религия же снимает все противоречия частичного бытия, жизнь предстает в ней как нечто бесконечное, где все противопоставления погасли29. «Зрелый» Гегель, хотя и превознес философию над всем мыслимым и немыслимым, однако одарил нас поистине художественным парадоксом. «Сова Минервы вылетает только в сумерки, чтобы рисовать своей серой краской по серому». Цвет гениально обозначен. Ни над красным, ни над желтым, ни над фиолетовым серый цвет не может господствовать. Прежде всего потому, что субстанциально серый как бы и не цвет, он – попытка совместить два других тоже не совсем цвета: черный и белый, хтоническую до-жизнь и эсхатологическую послежизнь. Серый как бы вне цветового спектра и в то же время пытается соединить его противоположные концы.

Фрейд также превозносил религию над философией и объяснял почему: потому что религия «владеет самыми сильными эмоциями человека»30!

Философия намного более зависима от науки, религии и даже искусства, чем они – от нее. Всякая крупная перемена в религиозном сознании неизбежно ведет к фундаментальным перестройкам в философских онтологиях. В конечном онтологическом итоге Канг, Гегель и Шопенгауэр – прежде всего ученики и последователи Лютера и частично Кальвина; «вещь-в-себе» только в протестантском сознании могла возникнуть, вернее, протестантское сознание религиозно зачало ее и заставило философски родиться; при всем кажущемся брахманизме шопенгауэровской философии, породил ее Германский Протестантский Дух, он – природный отец Мировой Воли: и гак далее и тому подобное о Гегеле, Шеллинге, Фихте и Гартмане.

Зависимость философии от науки намного более наглядна и, можно сказать, почти ежегодна. Анри Бергсон, ничем не побрезговав и все антропологические крохи собрав со стола физики, биологии и психологии, создал замечательную феноменологию своей «Творческой эволюции». Но уже через десять лет не только многие феноменологические обобщения Бергсона, но и его онтологические постулаты стали устаревать. Судите сами: Бергсон говорит о невозможности помыслить «небытие», а физики принялись экспериментально исследовать антитела и античастицы. Гносеологические рассуждения Бергсона кажутся безупречными, но если его рационально-механистическому интеллекту мы устроим очную ставку с предсознательным Зигмунда Фрейда, с архетипами Карла Густава Юнга… Ученый без философа может обойтись, современный философ без ученого – едва ли.

И чем сложнее, многообразнее и многослойнее становится научное знание, тем более дилетантский характер носит философская феноменология. Платон мог освоить все современные ему «науки» – нынешний философ даже в одной науке никогда не успеет стать профессионалом и специалистом – вот вам и царица наук!

Где же ее царство?

III

§ 100

Одна из моих двоюродных бабушек в двадцатые