Вооружение Одиссея. Философское путешествие в мир эволюционной антропологии - Юрий Павлович Вяземский

новое звучание, поменяв тональность и изменив лад. Полифонизм (системность) не разрешает нам делить философов на идеалистов и материалистов, гностиков и агностиков, рационалистов и сенсуалистов и т. п., – то есть, различая их как голоса единого хора, как различные мелодические построения и, может быть, даже регистры, мы обязаны всех их выслушать, коль скоро они живут и звучат в универсальной философской партитуре; мы не можем себе позволить вычеркнуть целые партии только потому, что они не отвечают нашим наличным гармоническим ожиданиям.

Симфонически воспринимая философские категории, мы должны помнить, что они не только понятийны, но также метафоричны и символичны. Надо научиться не только осмысливать логический контекст философских сочинений, но вчувствоваться в их художественный подтекст и даже вживаться в их мифологический сверхтекст. Мало одной аналитики – нужны еще катарсис и экзегеза, философские, разумеется, но базово схожие, инструментально производные от художественного катарсиса и религиозной экзегезы.

Симфонический подход невозможен без определения лада. Что такое «лад» в музыке? «Приятная для слуха согласованность звуков по высоте… системность высотных связей, объединенных центральным звуком (или созвучием), а также воплощающая ее конкретная звуковая система… По своей сущности лад – коренная эстетическая категория музыки, обозначающая ее сокровенную специфическую „сердцевину“…»4. Свою специфическую сердцевину, свой первоначальный устой мы уже наметили – Потребность. Ритм ее – эволюционность во всех проявлениях жизни. Форма ее – антропология.

§ 103

Оговорюсь, что антропологию я понимаю не так, как это делают другие. Она для меня не концепция5, а форма философствования. Категорию «человек» я вовсе не намерен противопоставлять категориям «идея» и «дух», как это делал Фейербах. «Человек» – не антитеза, а синтез «духа», «идеи» и «материи». «Человек» не противопоставлен «природе», а соединяет сотворенное и несотворен-ное, временное и вечное, тварное и божественное. «Человек» в моем представлении – основная мировоззренческая категория, но не первичная. «Потребность» онтологически первичнее и «человека», и «природы», и даже «материи» и «идеи», которые по отношению к ней более феноменологичны по своей сути.

Не Фейербах ввел в философию «антропологический принцип»6. Его ввел еще Протагор, учитель Сократа. И с тех пор, на мой взгляд, продуктивность философских систем можно оценивать по тому, насколько в них учтен человек как мера всех вещей.

Иммануил Кант, самый «рекапитулятивный» философ, то есть в своем индивидуальном развитии наиболее полно повторяющий всеобщее философское движение, проходящий через его стадии, синтезирующий философский филогенез в своем гениальном онтогенезе, – Кант на вершине своего восхождения стал именно антропологом в высшем смысле. «Поприще философии, – писал он в середине 1790-х годов, – в этом широком значении можно подвести под следующие вопросы:

1) Что я могу знать?

2) Что я должен делать?

3) На что я смею надеяться?

4) Что такое человек?..

В сущности, все это можно свести к антропологии, ибо три первых вопроса относятся к последнему»7.

Философия XX века для меня почти исключительно антропологична, причем так называемые «экзистенциалисты» намного антропологичнее «антрополога» Шелера: у последнего, как мне кажется, мерой всех вещей служит все-таки Бог, а у «экспериментальных» экзистенциалистов – пограничная человеческая ситуация. В каком-то смысле можно, наверное, сказать, что вся философия XX века – уже не совсем философия, а некая экзистенциальная антропология.

Именно так понимая термин «антропология», я вынес его в название этой книги. Антропология для меня в сердцевине своей есть ормология, а в проявлении – поведенческая эволюция всякой и всяческой жизни. Правильнее было бы назвать это наше с вами предварительное философское вооружение – «введением в эволюционную ормологию», но я побоялся отпугнуть вас незнакомым словом и потому написал – «антропология».

«Человек есть мера всем вещам – существованию существующих и несуществованию несуществующих»8.

§ 104

Пока меня не обвинили в антропоцентризме, я спешу совершенно открыто, убежденно и радостно объявить: да, господа, я антропоцентрист!

Почти все ученые боятся антропоцентризма. Конрад Лоренц, например, постоянно оправдывается: ради Бога, не подумайте, что я антропоцентрист, напротив, я последовательный борец против антропоцентризма… Ну вот, и Лоренца запугали! А чего тут пугаться?

Каждый животный вид, каждый узкий или широкий эволюционный таксон последовательно и, так сказать, психосоматично эгоистичен. То есть муравьи мирмеконцетричны, пресмыкающиеся герпетоцентричны, галкоцентричны галки и волкоцентричны волки. Вы сами, господа зоологи, меня этому научили. А поскольку вы также объяснили мне, что человек есть лишь вид в царстве животных, то с какой стати мне отрываться от всеобщего животного видового эгоизма? Я человек и, следовательно, антропоцентричен.

Отец-основатель эволюционной этологии Джулиан Хаксли считал, что человек есть не что иное, как эволюция, осознавшая самое себя. С этим утверждением почти все ученые готовы согласиться. Но если эволюция осознала себя в человеке, то центром этого осознания кто является?

Не кажется ли вам, господа, что все человеческое знание, по крайней мере знание научное, принципиально и имманентно антропоцентрично? Философия давно это усвоила. Вернее, она собственно и стала философией, когда познающим центром объявила человека. В этом смысле и с этой точки зрения величайший философ Иммануил Кант – одновременно величайший же и категоричнейший антропоцентрист. В центре великой гегельянской картины становящегося мира – что? кто?.. – да он, Гегель, и есть в центре, являя нам Абсолютную Идею и Абсолютный Дух. Как Артур Шопенгауэр являет нам Мировую Волю, центрируя ее на себе и внутри себя. Маркс с Энгельсом лишь ограничили универсальный антропоцентризм, невротически сузив его до пролетариатоцентризма.

«…Наука вначале воображала, что она может наблюдать явления в себе такими, какими они протекают независимо от нас, – пишет Тейяр де Шарден. – Инстинктивно физики и натуралисты вначале действовали так, как будто их взгляд сверху падает на мир, а их сознание проникает в него, не подвергаясь его воздействию и не изменяя его. Теперь они начинают сознавать, что даже самые объективные их наблюдения целиком пропитаны исходными посылками, а также формами или навыками мышления, выработанными в ходе исторического развития научного исследования»9. «Дойдя до крайней точки в своих анализах, они (ученые. – Ю. В.) уже толком не знают, составляет ли постигаемая ими структура сущность изучаемой материи или же отражение их собственной мысли… Объект и субъект переплетаются и взаимопреобразуются в акте познания. Волей-неволей человек приходит опять к самому себе и во всем, что он видит, рассматривает самого себя»10.

Похоже, чересчур радикально сказано. Но физики уже ввели «принцип дополнительности», уже договорились между собой, что исследуемый атом в известном смысле ведет себя «антропоморфично». И лишь эволюционисты-зоологи в подавляющем своем большинстве испуганно отрицают антропоцентричность своего знания. Но если оно у вас не антропоцентрично, господа, то что вы полагаете его центром, какой центризм вы исповедуете? Зооцентризм? Ангелоцентризм? Или у вас вовсе никакого центра нет, и ваша наука… я