Мифология советского космоса - Вячеслав Герович
Прежняя модель истории, прославляющей героев, в принципе не изменилась; только теперь мы наблюдаем столкновения между последователями культов разных космических героев. В советской космической истории было много острых споров, включая нашумевшую ссору Королева с главным конструктором ракетных двигателей Валентином Глушко или не менее скандальное и ожесточенное соперничество между Королевым и его основным конкурентом, главным конструктором крылатых ракет Владимиром Челомеем. Теперь вокруг каждой из этих исторических фигур собирается группа преданных последователей, которые выстраивают собственные версии истории, пытаясь дискредитировать версии своих оппонентов. Защитники Королева обвиняют Глушко в отказе делать ракетные двигатели для лунных ракет Королева, а Челомея – в оттоке значительной части ресурсов лунной программы. Все это, по данной версии, привело к поражению СССР в лунной гонке. Но у соперников есть ответные аргументы. В их рассказах Королев изображен как безжалостный противник и искусный политический игрок. К примеру, сын Хрущева Сергей, который работал в бюро Челомея, считал, что Королев «сосредоточил свою энергию на том, что у него получалось лучше всего,– устранении своих соперников»708.
Памятники – это не просто безмолвные мемориалы, увековечивающие прошлое. Памятники подразумевают определенное послание. На открытии памятника Глушко на Аллее космонавтов в Москве 4 октября 2001 года группа высокопоставленных деятелей российской космической отрасли выстроилась перед его бюстом, используя скульптуру как антураж для фотосессии. Они стояли подобно символическому почетному караулу, защищающему сам памятник и ту версию истории, которая возвеличивает этого конкретного героя. Говорят, Глушко завещал похоронить свои останки на поверхности Луны. В наши дни это завещание цитируют как мотивацию для того, чтобы российское государство поддержало проект высадки на Луну709.
Аура национальной гордости проецируется из славного прошлого в многообещающее будущее. Героический образ прошлого используется для продвижения конкретной политической повестки сегодняшнего дня. «Увековечение памяти стало важной функцией нынешней российской космической программы,– отметил Сиддики.– [Для россиян] их будущее (например, желание построить базы на Луне) сосуществует одновременно с их прошлым (Спутник; Гагарин). Разделить их стало почти невозможно»710.
Нескончаемый поток мемуаров стал основной площадкой для переоценки прошлого. Написанные участниками советской космической программы – космонавтами, инженерами, врачами, военными офицерами и менеджерами,– эти воспоминания извлекали исторические уроки для сегодняшнего и завтрашнего дня. В них раскрывались прежде неизвестные исторические детали, а события космической истории помещались в более широкий контекст, что делало эти мемуары важным источником для изучения советской космической истории. Поскольку архивные записи оказались в значительной степени недоступны для исследователей, новые свидетельства появлялись в основном благодаря этим мемуарам. Нигде «приватизация» памяти не проявилась с такой наглядностью, как в этих сугубо личных, часто эмоциональных и пристрастных рассказах. Авторы воспоминаний часто стремились написать не просто отчет о своей собственной деятельности в рамках космической программы, но всю историю конкретных периодов или проектов, увиденную с их личной точки зрения. Другими словами, эти мемуары часто представляли собой цельные альтернативные версии космической истории, а не просто набор фрагментов индивидуального опыта. Авторы этих мемуаров создали «контрвоспоминания» – альтернативу официальной истории. В них, однако, угадывается ностальгия по единому советскому главному нарративу, который возвышал бы их собственного героя над другими – будь то Королев, Глушко или Челомей711. «Контрвоспоминания» в конечном итоге воспроизводят стереотипы главного нарратива, поскольку они по-прежнему служат пропагандистским целям, преследующим интересы уже не государственного аппарата, а определенной группы внутри космической отрасли.
Подход к написанию мемуаров менялся при переходе от советской эпохи к перестройке и далее, к постсоветскому периоду, и эти изменения свидетельствуют об адаптации индивидуальной памяти к определенному историческому контексту712. Возьмем для примера часто цитируемые мемуары Олега Ивановского, которые переиздавались много раз в период с 1970 по 2005 год713. Работая под руководством Королева, Ивановский был ведущим конструктором «Востока»; он координировал взаимодействие между многочисленными участниками производства, испытаний и запуска космического корабля Гагарина. Позже он возглавил космический отдел Военно-промышленной комиссии Совмина СССР, высшего государственного органа, осуществляющего надзор за космической программой. Ранние издания его мемуаров были опубликованы под псевдонимом Иванов; он писал о многих ведущих космических инженерах, но не мог назвать их имен. В 1980-х годах он добавил их настоящие имена, но по-прежнему ставил Королева в центр своего рассказа. Даже в постсоветский период он не был готов рассказать о своей деятельности в правительственной комиссии. В последнем издании трехстраничный раздел, посвященный этому периоду его жизни, целиком составляют цитаты из воспоминаний других людей714. Без доступа ко многим исходным документам мир личной памяти становится самореферентным. Ивановский в явной форме сделал то, что другие делают подспудно и даже неосознанно: он выдал воспоминания других людей за свои собственные.
В условиях нехватки важнейших архивных материалов мемуары становятся основным источником для изучения истории. Среди мемуаров постсоветской эпохи самым амбициозным и авторитетным был четырехтомник заместителя Королева Бориса Чертока, представляющий развернутый и захватывающий отчет о советской космической программе от ее истоков в первые послевоенные годы до окончания холодной войны. Эти информативные и интересно написанные воспоминания тем не менее изложены исключительно с точки зрения инженерной команды Королева715. В России почтение к фигурам основоположников и доверие к их личным историям принимает крайние формы. Недавно вышедшая фундаментальная российская энциклопедия «Мировая пилотируемая космонавтика» объемом 750 страниц во многом опирается на мемуары. Например, статья о полете «Союза-15» представляет собой обширную цитату из мемуаров Чертока716. В 1974 году «Союзу-15» не удалось состыковаться с космической станцией «Салют-3», и разгорелся внутренний спор по поводу роли неисправностей оборудования и действий экипажа в этом инциденте. Представив рассказанную инженером историю без каких-либо альтернативных точек зрения, редакторы энциклопедии, по сути, приняли на веру весьма пристрастный взгляд на этот спор, полностью возложив вину на экипаж717. Когда личная точка зрения получает столь авторитетную поддержку и становится основой для большого справочного издания, «контрвоспоминание» о ранее замалчиваемом эпизоде буквально превращается в новый главный нарратив.
Постсоветская поэтика ностальгии по советскому космосу
В постсоветской России космические мифы приобрели новые смыслы: как утешение для тех, кто ностальгирует по советскому прошлому, как коллективные культурные символы в публичном дискурсе и как удобные идеологические конструкции для тех, кто ищет объединяющую «национальную идею». После распада Советского Союза психологическая травма от потери статуса сверхдержавы и быстрый спад космической отрасли из-за резкого сокращения бюджета глубоко повлияли на культурную память о космической эре. Разные группы по-разному переживали эти травмы, залечивая свои раны бальзамом космических мифов.
Космические инженеры кардинально поменяли характер своих воспоминаний о советском периоде. Политическое руководство советской эпохи,
