Папа едет на море - Валентина Анатольевна Филиппенко
Закончив с уборкой, мама убежала за овощами и фаршем для супа. Я осталась дома одна. Мне было четыре года, и слова родителей иногда надолго застревали в моей голове. Случилось это и тогда: перед выходом мама разглядывала себя в зеркале, щипала себя за бока и щеки и вздыхала: я некрасивая.
И вот я, смелая маленькая девочка, решила ей помочь. Пока мама ходила по рынку между овощными и мясными рядами и выбирала помидоры, сыр и редиску, я взялась за дело. Банка с кремом для тела как раз стояла на высоте моей вытянутой руки. Вместе с ней, словно в сказочный лес, мы отправились в шкаф с мамиными платьями! В платяном лесу мы с банкой щедро и жирно намазали все юбки, шлейфы, складки, пояса, пуговицы и молнии — всё, до чего могли дотянуться. Мы очень старались, чтобы мама, когда наденет какое-нибудь платье, юбку или костюм, вся пропитывалась кремом и становилась красивая.
Ох… что было потом, мама и сейчас без смеха рассказать не может. Почти все платья были испорчены. Они не отстирывались, и химчистка их не брала. Драгоценного редкого крема в банке не осталось. А папа в тот вечер ужинал бутербродом с колбасой и половинками редиски. Мама плакала, тоскуя по платьям, и смеялась: теперь-то она — точно самая красивая.
Она и сейчас была у меня самой красивой. Как Лариса ни старалась, ей не удалось испортить мамино ласковое выражение лица, мягкую улыбку и румянец. Но вот папа точно не сразу привыкнет просыпаться рядом с куклой Вамби. Куклой, у которой на голове одуванчиком лежали взбитые белые кудряшки, нарисованные брови удивленно торчали уголками вверх, а розовые ногти кричали что-то про сладкое и приторное.
И это еще маме не успели сделать перманентные синие стрелки на глаза и татуаж губ. Я все же вовремя пришла.
Как и следовало ожидать, вернувшись из актового зала, папа начал страшно ругаться. Он размахивал руками и кричал, что жена известного композитора не может выглядеть как кукла, что это неприлично и безвкусно. Мама слушала молча, потому что сама была очень расстроена результатом. Она тихо глотала слезы и пыталась стереть острые темные брови, впившиеся ей в лицо.
Мне было так жаль ее и так стыдно за папу, что я тоже сперва затопала ногами, а после заплакала.
— Папа! Ты совсем не обращаешь на нас внимания! А мы — в отпуске. И ты — в отпуске!
Мои слова вылетели с балкона, стайкой птиц облетели пляж, вернулись назад, стукнулись о люстру и мелкой крошкой осыпались нам на голову.
— Да, я похожа на сахарную вату, — сказала мама. — Но зато ты вспомнил, что у известных композиторов есть жены.
Ох, это была недолгая, но такая напряженная сцена.
Если бы это была музыка, подумала я, у дирижера начались бы судороги, а у музыкантов от усердия и напряжения выступил бы пот. Палочка дирижера рисовала бы в воздухе зигзаги, щеки саксофониста бы посинели, а у скрипки бы закружилась голова — так сильно ее бы раскачивал в разные стороны скрипач.
Но в нашем номере не было оркестровой ямы. Зато внизу уже шумели отдыхающие — они шли на ужин. И папа, вслушавшись в осколки моих слов, побледнел, покраснел, почесал лысину и — попросил у мамы прощения. Он попросил прощения и у меня. И убежал на стойку регистрации вызывать такси.
— Мы поедем ужинать в ресторан. Я закажу кабриолет. — Он почти вышел в коридор, но вдруг заглянул назад и робко попросил маму: — Но ты, пожалуйста, не крась губы розовой губной помадой.
Открытка
У отдыхающих в пансионате своих почтовых ящиков не было. Письма и газеты приносили по утрам и оставляли у каждого номера в коридоре. Иногда их просовывали в щель под дверью. Тогда жители пансионата, только проснувшись, сразу разворачивали огромный бумажный парус и читали свежие новости.
Сегодня утром вместе с газетой у нашей двери лежала открытка.
На рыхлой, пухлой бумаге акварелью был нарисован берег с яхтами, чайки и бегущий по пляжу человечек. А на обратной стороне — красивым, жирным почерком кто-то писал на французском. Папа вертел открытку перед глазами, нюхал ее и смотрел на свет. Но кроме французских круглых слов она больше ничего сказать не могла.
— Нужен словарь, — и папа отправился на утреннюю пробежку в библиотеку. На завтрак, ровно к подаче манной каши, он вернулся с листком — расшифровкой акварельного послания. Листок говорил:
Уважаемый Аркадий!
Мы, Общество Свободных Бегунов, отправляемся в забег «Лазурный берег — Африка». Мы проложили интересный маршрут и окажемся на вашем побережье, пробежав мимо пансионата, где вы отдыхаете.
Ваша музыка часто помогает нам настроиться на забег — и мы хотели бы пригласить вас пробежать часть пути вместе с нами.
Если вы готовы, позвоните по номеру 37-56-48-1 — и наш координатор поможет все организовать.
Ваши
Поль,
Артур,
Николя,
Патрик,
Жоффе,
Алекс,
Рудди,
Элиот
и маленький Клаус
Папа довольно щурился и ел кашу, а мама рассматривала картинку с Лазурным берегом.
— Забег по пляжу — это, наверное, приятно, — предположила она.
Папа кивнул, надул щеки, чтобы остудить полную ложку манки, и изобразил морской бриз.
— Бежишь, тебя обдувает ветер, летят брызги воды. Хорошо…
Администратор любезно помог папе дозвониться до координатора Бегунов. Дебюсси вертелся у папы под ногами и упрашивал дать ему понюхать открытку. Ну какой же любопытный пес!
Координатор — будто ждавший звонка папы — очень радостно протараторил по-русски текст из открытки про музыку и маршрут, а после сообщил, что бегуны будут на побережье уже завтра. От папы требовался размер одежды и обуви. И зачем-то — шапки. Размера шапки папа не знал и попросил меня сбегать на пляж к маме и уточнить у нее. А сам пока просто сообщил координатору, что он лысый, если это вдруг важно.
«Завтра утром за вами приедет машина и доставит вас к старту. Членский взнос с вас брать не будем!» — радостно заключил голос на другом конце провода.
Папа хмыкнул и сообщил, что будет завтракать и работать до одиннадцати утра, а после — готов выдвигаться.
