No pasaran! Они не пройдут! Воспоминания испанского летчика-истребителя - Франсиско Мероньо Пельисер

В такой обстановке раздается сигнал тревоги. В воздухе слышен знакомый гул немецких самолетов. Они летят на большой высоте в сопровождении «Мессершмиттов». «Москас» начинают взлетать, когда раздаются взрывы бомб на взлетной полосе. Антонио Гарсия Кано, чтобы избежать попадания бомбы в самолет, направляет его в сторону оливковых деревьев, и там самолет переворачивается. Взлететь удается только Мануэлю Фернандесу, Хосе Апариси, Мануэлю Морато и Рафаэлю Искьердо.

После бомбардировки истребители поливают пулеметными очередями машины, которые не смогли взлететь. Когда они пролетают над нами, раскачивая верхушки олив, мы стреляем по ним из пистолетов — это единственное оружие, которое у нас есть на земле. Враги поджигают самолет Хуана Себриана, который застрял среди поля, затем обстреливают остальные самолеты. Один из «мессеров», выходя из пики-рования, задевает хвост стоящей на аэродроме «моски» и начинает петлять в воздухе. Попытки пилота выровнять самолет ничего не дают: его машина шлепается на землю. Мы бежим к разбитому самолету, но другой истребитель несется нам навстречу, стреляя из пулеметов. Пули пролетают рядом и исчезают среди деревьев. Немец делает несколько попыток приземлиться, но ему не хватает смелости, и он уходит за высотку по направлению к Ла Сени. Вражеский летчик еще подает признаки жизни, но находится без сознания. Сарауса, у которого доброе сердце, сочувствует даже врагу. Чтобы избавить немецкого летчика от мучений, он поднимает пистолет, из дула которого все еще идет дым, — но в этом уже нет необходимости: немец мертв.

В течение нескольких последующих дней мы несем ощутимые потери. Антонио Гарсиа и Франсиско Саррато сталкиваются в воздухе: первый из них выбрасывается с парашютом, а Саррато вместе с самолетом разбивается в окрестностях Альбагеса. В наших эскадрильях много новичков; и в ходе тяжелейших боев с противником именно среди них с каждым днем растут потери. За короткий промежуток времени из полетов не возвращаются Доста, Рубен, Никасио, Беренгер, Карпи, Альдапе, Гальо, Санс, Гарсиа Саэнс, Лалойя, Сирио, Кереда, Сориа, Лангидо, Ороско, Эррера, Мануэль Чумильяс, Франсиско Чумильяс Рубио и Кортисо.

30 декабря 1938 года. Еще не рассвело, но мы в кабинах самолетов ожидаем сигнала для взлета. Сегодня мы вылетаем на прикрытие наших наземных частей в окрестностях горного хребта Прадес. В воздухе почти все эскадрильи «москас», но в каждой из них всего по пять-шесть машин. Это последние наши самолеты, — и нет никакой надежды на их замену.

Настороженные, мы приближаемся к фронту. В воздухе нас ожидают «Мессершмитты» — сегодня их гораздо больше, чем всегда. Бой начинается незамедлительно. Мы никогда не избегаем сражения, даже если преимущество не на нашей стороне. Нас атакуют со всех сторон, даже в лоб, что раньше враги боялись делать. После первого же захода машина Мануэля Фернандеса Моралеса, который поднял нос самолета, чтобы встретить врага пулеметными очередями, теряет управление, петляет в воздухе и сталкивается с самолетом Рамона Фернандеса. Обе машины рассыпаются в воздухе: Фернандес выбрасывается с парашютом, Моралес погибает. Мы возвращаемся на аэродром, чтобы подготовиться к новому полету.

Тяжелые переживания снижают наш энтузиазм. Фальшивая политика «невмешательства» капиталистических держав лишила нас поддержки со стороны добровольцев. Нам известно, что на границе с Францией скопилось много самолетов и другой военной техники, но французское правительство не спешит разрешить провести все это через свою границу. В то же время в зону фашистов каждый день во все возрастающем количестве прибывает новейшее вооружение и боеприпасы.

Вечером того же дня наши поредевшие эскадрильи снова летят к фронту. В моей 6-й — всего четыре самолета, сверху нас прикрывает 3-я эскадрилья Тарасоны, в которой шесть машин, еще выше 5-я эскадрилья Перейры, а над ним Ариас, его эскадрилья самая полная: девять машин из пятнадцати. Они наша защита от неожиданных атак врага сверху.

Солнце в закатные вечерние часы становится красным. По мере приближения к линии фронта черные клубы дыма поднимаются к нам с земли, облака застилают небо. Враг начеку. От взрывов зенитных снарядов легонько подрагивают крылья наших само-летов. 6-я эскадрилья идет рядом с длинными гроздьями плотных облаков. И вот оттуда прямо на нас выливаются тонкие, заостренные тела «Мессершмиттов»; вечернее небо освещается трассами пуль. Если бы их увидел Тарасона со своей эскадрильей, то мы могли бы взять «мессеров» под перекрестный огонь, но летчики его эскадрильи ничего не замечают.

Пламя горящего самолета Франсиско Гальярдо мелькнуло в темных провалах облаков, куда мы, оставшиеся три самолета эскадрильи, направляемся, чтобы избежать прямой атаки. Гильярдо не выбрасывается с парашютом... Мы делаем глубокие развороты и выходим из свинцовых облаков. «Мессершмитты» побоялись нырнуть за нами в облака и теперь поджидают нас со всех сторон. Их много, но летчики других наших эскадрилий уже заметили пламя горящего самолета и ввязываются в бой. Наверху, куда мы направляем тупые носы своих «москас», уже горят два «мессера»; нам удается поджечь еще один, и он падает, освещая пламенем морщинистые верхушки тяжелых облаков.

На аэродром Вендреля мы возвращаемся поздно. Столбик белого дыма, который указывает направление ветра, поднимается строго вверх, все замерло. В бою вражеские пули срезали Пальаресу два пальца; Хосе М. Апариси возвращается на землю с пулей в ягодице. Превозмогая боль, оба они благополучно посадили свои машины. Почти все самолеты с пробоинами на фюзеляже и крыльях. Мой самолет похож на решето, одна пуля попала даже в винт.

— Пако... мы проигрываем войну! — говорит мне Мартинес, отрывая взгляд от бумаги, на которой он пишет семьям погибших воинов. Я знаю об этом лучше него, но молчу, дружески похлопывая по плечу, чтобы как-то приободрить, — и оставляю его наедине

с его нелегкой работой. Механики сидят на фюзеляже самолета, ожидая те машины, которые уже никогда не вернутся. Звонит телефон. Сарауса движением пальца подзывает меня:

— Подойди, тебе звонят из эскадры!

Я подхожу и с боязнью беру трубку. Со мной хочет говорить команданте Хименес.

— Слушаю! Что случилось?

Команданте винит меня за то, что произошло в воздухе.

— Товарищ команданте, чтобы обвинять, нужно видеть вещи своими глазами.

Я вешаю трубку, не дожидаясь ответа, и, возмущенный, выхожу на улицу, чтобы подышать воздухом. Я смотрю на аэродром, и меня охватывает грусть. Теперь здесь не слышны шутки, нет пальбы Сараусы. Царит гробовая тишина, как перед ураганом.

В ЦЕНТРАЛЬНОЙ ЗОНЕ

Заканчивается 1938 год: самый кровавый и тяжелый из всех трех лет войны, принесший наибольшее число жертв. Первый выпуск курсов насчитывал около двухсот пилотов,