Ремарк. «Как будто всё в последний раз» - Вильгельм фон Штернбург
Два мира в виде пролетариев и гимназистов, группа из восьми мужчин и горстка людей малого калибра — таков скромный набор действующих лиц. Со школьной скамьи пришли на войну Боймер, Альберт Кропп, Мюллер Пятый и Леер («Всем четверым по девятнадцать лет, все четверо ушли на фронт из одного класса»), из рабочей среды происходят Хайе Вестхус, Детеринг, Тьяден и Станислав Катчинский. («Люди постарше крепко связаны с прошлым, у них есть почва под ногами, есть жены, дети, профессии и интересы; эти узы уже настолько прочны, что война не может их разорвать».) Офицеры появляются лишь изредка, кайзер — только один раз. О войне рассказывается «снизу», и в этом, быть может, главное отличие книги Ремарка — так же, как и романа Анри Барбюса «Огонь» — от ее предшественниц.
Она хочет показать, как была разрушена жизнь целого поколения, хочет поведать о том, как сотни тысяч молодых людей были обмануты в своих мечтах и надеждах, как они подверглись насилию и были убиты. Ремарк бросает вызов отцам, предавшим своих сыновей. У героев его книги нет будущего, есть только воспоминания об идиллическом прошлом и борьба за выживание в настоящем. «Нам было восемнадцать лет, и мы еще только начинали любить мир и жизнь; нам пришлось стрелять по ним. Первый разорвавшийся снаряд попал в наше сердце. Мы отрезаны от разумной деятельности, от человеческих стремлений, от прогресса. Мы больше не верим в них. Мы верим в войну».
Роман достигает своей гуманной цели и потому, что Ремарк не создает образов врага. Страдания и смерть не знают национальных границ. «Чей-то приказ превратил эти безмолвные фигуры в наших врагов, — думает Пауль Боймер при виде русских военнопленных, — другой приказ мог бы превратить их в наших друзей. Какие-то люди, которых никто из нас не знает, сели где-то за стол и подписали документ, и вот в течение нескольких лет мы видим нашу высшую цель в том, что род человеческий обычно клеймит презрением и за что он карает самой высшей карой». И двумя строками ниже еще одно суждение при взгляде на русских военнопленных: «Каждый унтер по отношению к своим новобранцам, каждый классный наставник по отношению к своим ученикам является гораздо более худшим врагом, чем они по отношению к нам». Лежа в воронке рядом с умирающим в муках французом, которого он, спасая свою жизнь, ранил ударом кинжала в рукопашной, без вины виноватый убийца Боймер угнетен слишком поздним прозрением: «Ах, если б нам почаще говорили, что вы такие же несчастные маленькие люди, как и мы, что вашим матерям так же страшно за своих сыновей, как и нашим, и что мы с вами одинаково боимся смерти, одинаково умираем и одинаково страдаем от боли!..»
Еще недавно они жили под отцовской крышей и радостно смотрели в будущее, но уже через пару месяцев они ощущают свою ненужность: «Мы беглецы. Мы бежим от самих себя». Веря в скорое перемирие в конце романа, Пауль Боймер предчувствует судьбу своего поколения: «Мы вернемся домой усталыми, в разладе с самими собой, опустошенными, лишенными корней, не питающими никаких надежд. Мы не сможем прижиться». Но не ярость разрушения вещного мира движет героями романа. В поле зрения автора прежде всего те процессы, что происходят в умах и душах молодых людей, в их внутреннем мире. Назвав Пауля Боймера и его товарищей «железной молодежью», классный наставник Канторек направляет их — с одобрения или молчаливого согласия родителей! — в пекло траншейных боев. «Да вот так рассуждают они, они, эти сто тысяч Кантореков! Железная молодежь! Молодежь! Ни один из нас не старше двадцати. Но разве мы молоды? Разве мы молодежь? Ею мы были давно. Сейчас мы старики». Сегодня мы бродили бы по родным местам как заезжие туристы. Над нами тяготеет проклятие — культ фактов. Мы различаем вещи, как торгаши, и понимаем необходимость, как мясники. Мы перестали быть беспечными, мы стали ужасающе равнодушными».
Нет, это не «железная молодежь», это — «потерянное поколение», подлым обманом лишенное жизни или, по крайней мере, невинной юности, ставшее жертвой циничного мира. В короткие минуты затишья Боймер и его товарищи задаются вопросом: что бы они стали делать, если бы вдруг наступил мир? Но вразумительного ответа на него они не находят, ощутить себя в жизни за пределами войны они не могут. «Я молод, мне двадцать лет, — думает Пауль, глядя на изувеченных и искалеченных в лазарете. — Но я не видел в жизни ничего, кроме отчаяния, смертей, страхов и нелепого прозябания вкупе с безмерными муками». Вынужденные убивать, покоряясь чужой воле и не зная за собой вины, они просто не в состоянии представить себе даже самое скромное будущее: «Война сделала нас никчемными людьми». Человек отброшен в эпоху варварства. Пути в будущее нет, защититься и спастись он может только бегством — в дебри архаичной природы. Картины полной потерянности встают перед глазами читателя одна за другой. Земля, небо, лес — последние знаки тепла и чувственного бытия: «Зато из земли, из воздуха в нас вливаются силы, нужные для того, чтобы защищаться, — особенно из земли. Ни для кого на свете земля не означает так много, как для солдата. В те минуты, когда он приникает к ней, долго и крепко сжимая ее в своих объятиях, когда под огнем страх смерти заставляет его глубоко зарываться в нее лицом и всем своим телом, она — его единственный друг, его брат, его мать. Ей, безмолвной надежной заступнице, стоном и криком поверяет он свой страх и свою боль, и она принимает их и снова отпускает его на десять секунд, — десять секунд перебежки, еще десять секунд жизни, — и опять подхватывает его, чтобы
