Ремарк. «Как будто всё в последний раз» - Вильгельм фон Штернбург
В начале 1946 года Ремарк вновь коснется книги и истории ее возникновения. На сей раз доводы будут совершенно иными, чем в 1929–1930 годах, а в его голосе послышится ирония, когда он скажет: «It was really simply a collection of the best stories that I told and that my friends told as we sat over drinks and relived the war». Нова крупица правды, ведь в дуйсбургском госпитале он действительно расспрашивал раненых солдат о том, что им пришлось пережить на фронте. Но если в первые годы после публикации он сознательно отвлекал внимание от своей персоны репликами, которые способствовали распродаже романа, то этой фразой он разыгрывал из себя писателя, который хотел смотреть теперь на все спокойно, с лукавым прищуром. Война и то, что он там видел, раздумья над судьбами людей, с которыми она свела его в прифронтовой полосе и в госпитале, несомненно, отразились на его психике — с частыми перепадами настроения, с отчаянными попытками трактовать жизнь в оптимистическом ключе, с тоской по крепким товарищеским узам, с глубоко затаенным страхом смерти. Работая над романом, он отчасти снимал эти травматические явления, но именно отчасти, а не полностью, как он утверждал позднее. Сомнения в собственных способностях усиливались воспоминаниями о творческих неудачах в прошлом. Сделав себе имя в столичной журналистской среде, он потерпел фиаско как писатель. Мир не принял к сведению ни одного из трех его романов. Тогда он решил писать о войне, полагая, что это и есть «его» тема. Именно ее разработка позволит ему встать в ряды крупных писателей. В этом смысле война действительно служила ему художественным материалом для достижения успеха.
Называя себя аполитичным и будучи таковым, скорее всего, лишь отчасти, он сумел тонко почувствовать настроение, которое ширилось, охватывая все новые и новые районы республики. На фоне изнурительных дебатов в рейхстаге, нового подъема уличной агитации, растущих сомнений в эффективности демократической системы люди все чаще стали задаваться в общем-то простым вопросом: оправдывало ли число жизней, унесенных мировой войной, то, что она дала немцам в виде республиканского строя? Ремарк затронул в своем романе самосознание веймарского общества. «В ряду эпических произведений о Первой мировой войне роман Ремарка представляет собой, несомненно, “революционную” поэтическую матрицу», — писал профессор Гамбургского университета Ханс-Харальд Мюллер.
Как видим, на выбор материала и его художественную разработку 30-летнего Ремарка подвигла целая гамма мотивов. Любое одномерное толкование мирового бестселлера 1929 года было бы по отношению к нему столь же несправедливым, как и высказывания о нем самого автора и представителей издательства. Ни проживание драматических эпизодов войны, ни проигрывание творческих неудач, ни желание произвести сенсацию и, уж конечно, ни готовность признать себя пацифистом — ни одно из этих явлений, взятое в отдельности, не подготовило бы Ремарка к написанию романа. А вот их сплава оказалось достаточно, чтобы он начал движение к всемирной известности.
О мировой войне писали в веймарские годы и до Ремарка. На книжный рынок хлынул тогда мощный поток такого рода литературы. Но десятки романов сегодня просто забыты. Испытание временем выдержали лишь немногие. «Война» Людвига Ренна, «Спор об унтере Грише» и «Молодая женщина 1914 года» Арнольда Цвейга, «Год рождения 1902» Эрнста Глезера, «В стальных грозах» Эрнста Юнгера, новеллы «Человек добр» Леонхарда Франка, несколько книг зарубежных авторов, в том числе «Огонь» Анри Барбюса и «Прощай, оружие!» Эрнеста Хемингуэя — вот, пожалуй, и все. А ведь многие из тех произведений, что известны сегодня лишь историкам литературы, пользовались тогда большим успехом. И переиздавались они тогда раз за разом. У романов Франца Шаувеккера, Вернера Боймельбурга, Йозефа Магнуса Венера, Вальтера Флекса, Ханса Цёберляйна, Георга фон дер Вринга, Александра Морица Фрейя было немало восторженных почитателей.
Да, военная литература тех лет не походила на тихую заводь: волна в ней катила за волной, за приливами следовали отливы. Война была проиграна, так что поначалу рынок заполонили тексты генералов, полковников, политиков... Им же надо было оправдать себя! Гинденбург, Людендорф, адмирал Тирпиц не извлекли уроков из поражения страны. В своих мемуарах они словно состязались в искажении исторических фактов. Авторы тривиальных романов, которые тоже теперь текли к читателю густым потоком, старались в свою очередь перещеголять друг друга, славя доблести немецкого солдата. Опусы Манфреда фон Рихтхофена, графа Лукнера и иже с ними шли нарасхват, поскольку захватывающе рассказывали о «только что пережитом». «Тот, кто, как мы, — писал Курт Тухольский, — с первого дня после перемирия просвещал народ, говоря о преступлениях немецкой военщины, имеет, наверное, право сказать свое слово о той лавине статей, брошюр и памфлетов, которые оправдывают войну, и разъяснить его смысл, если нас хотят понять правильно. Хватит! — так звучит это слово. Как наши левые упустили в 1918-м важнейший психологический момент, так и наши пацифисты упустили то мгновенье, когда народ был готов к ним прислушаться».
Раскрывая бесчеловечный характер войны на высоком художественном уровне, романы Цвейга и Ренна сразу же затмили все предыдущие антивоенные «трактаты». А появившийся вслед за ними роман Ремарка не только вызвал поток эпигонов. По нему измерялось теперь любое произведение веймарской военной литературы.
«Военный роман — это типичное для той эпохи порождение литературы Веймарской республики, — пишет Ханс-Харальд Мюллер, — никакой другой материал не подвергался в период с 1918 по 1933 год столь интенсивной литературной обработке, как Первая мировая война. Ни один жанр той литературы не достигал таких тиражей, как романы о войне». Примерно такой же аргументации придерживался и Уолтер Лакёр в своей работе о культуре веймарского периода в истории Германии: «Можно ощутить дыхание 20-х годов без Георге, Гессе и “Волшебной горы”; но нельзя ощутить его, не понимая состояния духа тех, кто вышел живым из пекла сражений под Лангемарком, Верденом, на Сомме». Ремарк сумел передать это «состояние духа» с такой точностью, какую мы не обнаружим ни в одном другом эпическом произведении той литературной эпохи, и потому эхо, рожденное его романом, прокатилось по всему земному шару.
Ощущал ли Ремарк давление со стороны военной литературы тех лет, когда писал свой роман? И если ощущал, то как это отразилось на его произведении? Никто не даст однозначного ответа на эти вопросы. Но со многими произведениями аналогичного содержания он был, безусловно, знаком. Об этом свидетельствует,
