Сказки печали и радости - Дарина Александровна Стрельченко

– Что же это с тобой… Кощей! Что с тобой случилось? Ты ведь человеком был…

Почем знала, что это Кощей, – сама не ведала. Волк раскрыл пасть, страх затмил мысли. Марья подумала только: лишь бы быстро…

Щелкнули зубы, волчья пасть обдала смрадом и жаром. Марья вцепилась волку в шерсть под ушами и крикнула:

– Ну, съешь меня! Да только все равно я – Марья, а ты – Кощей!

Закрыла глаза.

Шумела стая, трещал лес, дождь хлестал по спине и рукам. Только никто Марью не съел, и не было больше жара. Сердце колотилось – вот-вот выпрыгнет. Приоткрыла один глаз… Стоял перед ней Кощей: плащ изодран, волосы – словно во́роново крыло сломанное. Стаи не было и в помине.

Марья в изнеможенье опустилась на толстый корень. Прошептала:

– Что с тобой?..

– Едва себя не забыл, – молвил Кощей как в беспамятстве. – Едва себя не забыл… Пойдем, Марья. Пойдем домой.

* * *

Как вернулись, велел Кощей Марье растереться как следует, переодеться в сухое.

– Навьи[32] по лесу разгулялись, до опушки добра́лись, по деревням лезут. Плутают между мирами, души отнимают.

Пока Марья натягивала рубаху, забиралась на печь, стуча зубами, приготовил отвар из шиповника.

– Не переловить их ни пешком, ни верхом – вот и пришлось волком обернуться.

Протянул Марье теплую канопку, дышавшую паром.

– Пей да не бойся ночных шорохов. Всех изловил, не явятся больше.

Подкинул ольхи в печь, отогнал от окна лихорадку-Гляде́ю. Заставил Марью завернуться в свой плащ. Плащ лег теплой тяжестью, лесным духом – словно лето окутало.

– А ты? – спросила Марья, выпустила из рук пустую канопку.

Кощей положил ей на лоб горячую ладонь. Велел властно:

– Спи, Марья. Спи.

* * *

Блестела река в последний ясный день перед снегом. Разлеглись под солнцем поля, поздние цветы выглянули на солнце. Пригрело; в одном сарафане шла Марья по лесу, ведя рукой по головкам окопника да душицы. А от земли поднимался холод, пахло сырым мхом, грибами, шишками; затихал лес, готовился к утренникам[33], к стылым зорям.

Глядела Марья на птиц, шепталась с березами, обходила узловатые сосновые корни. Сосны корабельные качались высоко-высоко, ходили под голубым небом. Заглядевшись на такую сосну, не заметила Марья, как подошел Кощей.

– Помнишь, рассказывала ты, как избу мела к празднику? Птичий праздник это. Зимой его празднуют и летом, скупают птиц на торгу и отпускают, если исполнилось за год то, о чем мечталось. А друг другу подарки дарят.

Марья повернулась к Кощею; солнце било в глаза, она, щурясь, видела только, что держит он в руках что-то пестрое, небольшое.

– Птица, что ли?

– Подарок.

Кощей протянул раскрытые ладони. Марья поднырнула под ветвь ольхи, спряталась от солнца и разглядела в Кощеевых руках медный обруч, переплетенный брусничной лентой. На обруче сияли огненные цветы: рассыпа́ли искры по веткам, Кощееву плащу, Марьиным щекам.

– Никогда не погаснут, – касаясь ногтем цветка, молвил Кощей. – Захочешь – ярче станут светить, захочешь – тише. Не заблудишься больше в чаще и любых бесов отгонишь.

– За что мне такой подарок?

– За то, что с лесом помогаешь управиться. За то, что дворец с тобою светлей. За то, что лишнего не спрашиваешь. И за то… что отыскала меня в волчьей стае.

Марья взяла обруч – тяжелый, горячий, обжигал пальцы, – но стоило надеть, как жар обратился теплом, тяжесть исчезла, и только щекотало слегка, будто травинка обвилась круго́м запястья.

– Спасибо, – улыбнулась Марья, гладя медные цветы.

Глаз от них не отрывала до самой ночи, присматривалась к лепесткам, искрам, так примерялась и эдак. Дождалась, пока Кощей уснет в своей горнице, и вышла к лесу: черной стеной стоит, а цветы на руке горят лалами, янтарем, червленым яхонтом[34].

Всю ночь провела Марья в лесу. Отыскала укромную елань, поросшую малиной да иван-чаем, опустилась в травы. Закатала рукава, поправила обруч и принялась созывать силу и свет от корней и звезд, от месяца и земли, от умирающей листвы, пролетающих облаков, от лесных сказок и ма́вьих[35] снов. К рассвету стояла поляна в инее-серебре, а под ним качались, готовясь раскрыться, огненные маки, ветреница, брусника и медуница.

– А это – мой тебе подарок, – сказала, когда привела на елань Кощея. – За то, что не бросил в лесу, приютил во дворце, кровом делишься, хлебом и добротой.

– Хлебом, – протянул Кощей. Нахмурился, отвернулся. – Добротой ли…

Поблескивало шитье на Кощеевом плаще золотом. Черные волосы с сединой путались с медными Марьиными косами, с лазоревыми стеблями. Солнце спряталось за ветвями, ветер отозвал тучи, только ветви шептались, и птицы звенели, зовя зиму. Подлетала ночь, накрывала елань темными крыльями с серебряной оторочкой. Ярче разгорались огни, выли волки, плелись узоры, и холодные Кощеевы руки обнимали Марью, тянули тепло.

– Научилась-таки, – глухо сказал Кощей, глядя в яркое пламя, заключившее елань в колечко. По краям, у осин, огонь-цветки сплетались с ветвями, тянулись до самых звезд. А в середке светили мягко, тепло, будто лучина в светце[36] в тихой горнице. Глаза Марьи сияли, отражая огни и звезды, и темные Кощеевы очи не отрывались от них, глотали свет.

– Свечи в избе моей такие горели в Птичий праздник: лаловые, червленые. Только теперь вспомнила, – прошептала Марья. Сияли звезды, первый снег над еланью смешивался со светом, таял на пальцах, на лицах. Стылые Кощеевы губы касались мокрых Марьиных губ, пили талый снег и багряный жар.

* * *

Когда Марья проснулась, ходили над дворцом тяжелые тучи, ни одной свечи не горело. Умылась, прошла по холодным мраморным палатам. Руки-други не мелькали по горницам, шуршали только в поварне[37], откуда шел травный тихий дух. Кощея Марья нашла в светелке: сидел в пасмурной тишине перед плошкой, в которой стыло сорочинское зерно.

Марья подошла, положила на стол три лесные незабудки. Из их сердцевин сочился свет; Кощей глянул на цветы, будто проснулся. Поднял голову, и отшатнулась Марья: белым было лицо Кощея, со шрамами по щекам. Когда попыталась она приблизиться, вскинул Кощей руку, крикнул:

– Не подходи!

– Что с тобой? – прошептала Марья.

Кощей склонил голову. Смел с выскобленного стола незабудки – те со звоном упали на каменные плиты, погасли.

– Не подходи, – тяжело выдохнул, поднимая во́рот. – Уходи. Уходи отсюда, Марья. Бери Чернигу и уезжай подальше, выбирайся к людскому селенью и обо мне забудь!

– Да что же такое! – воскликнула Марья. – Кощей! Что случилось?

– Ты меня не знаешь совсем, – мрачно промолвил он. Поднялся, упершись в стол кулаками; стукнули костяные перстни. Марье показалось, из-за спины Кощея поднялись темные птицы. –