Сказки печали и радости - Дарина Александровна Стрельченко
– Как тебя звать?
Девица зябла в траве среди зверобоя и подмаренника[2]. Была она в льняной рубахе, разодранной по подолу, в волосах заплутали листья – словно бежала по лесу, а лес не пускал. Ответила, опустив глаза:
– Марья, Чудоми́лова дочь.
– Как же ты, Марья, тут очутилась – в лесу заповедном? Сюда не всякая птица залетит, человек и подавно.
– Не знаю, как очутилась. – Марья утерла лицо, придвинулась к старой сосне. – Знаю только, что плутаю три дня кряду, а выбраться не могу. Волки за мной гнались… соколы…
Кощей протянул руку. Марья глянула испуганно, вжалась спиной в сосновый ствол. В очах ее мелькнула серая волчья стая, черная птичья рать. Гнали по лесу чужачку верные стражи… И как за три дня не пропала? Непростая, видать, девица. А во рту поди за все время маковой росинки не было.
– Не бойся. Я Кощей, хозяин здешний. Со мной никто не тронет.
Подозвал Черни́гу, которой любой лесной бурелом нипочем был, подтянул подпругу, помог Марье забраться на лошадиную спину. Сам сел сзади, тронул поводья.
– Дворец близко, успеем до зимы.
Марья оглянулась, но ничего не спросила. Поняла уж, видно, что времена года в чаще иначе менялись, чем на опушке. Чернига пошла шагом, под копытами зашуршала листва, и покатились по сторонам елани[3], суводи[4] да пригорки, заструился лесной туман по сухим травам, листобой[5] сменил грудень[6]. Помчались наперегонки с груднем реки. А когда закружили белые мухи, показался меж еловых ветвей в облетевшей чаще Кощеев дворец.
* * *
Кроме того, что батюшку Чудомилом звали, ничего больше не помнила Марья. Умылась да набросилась на еду, не успели руки-други[7] на стол собрать: ржаной кисель да квас с хлебом, мед да распаренная каша сорочинского пшена[8].
– Спасибо тебе.
Сыто заблестели глаза, но все еще качался на их дне испуг и темнел лес.
Уснула Марья, словно убитая: не слышала ни как руки-други мерку снимали на сарафан, ни как Кощей отвел пыльные пряди, опустил ладонь на горячий лоб. Замелькала пестрядью[9] память: лесные тропки, опушка, чаща, ветровал[10] да дрязг[11]. Волки да во́роны, багники[12] на болоте, ночь, укрывшая кровохлебку, фиалки да сырой березняк. А что до того было, как в лес попала, отчего дом батюшкин оставила – только тьма да глухая хмарь. Кощей коснулся мысленно – тьма вздыбилась, заискрилась; Марья застонала во сне. Крепкое, видать, заклятие на память девке наложено. А может, каженница[13] она: обошел леший, да потеряла память.
– И что ж мне с нею делать? – спросил Кощей у Черниги, расчесывая гриву.
Отложил гребень, протянул на ладони яблоко. Чернига хрупнула да заржала:
– Сам говорил: помощник надобен. Вот и возьми ее в помощницы: богинок[14] искать да коренья собирать, авось сдюжит.
Кивнул Кощей, а Марья вовсе не только с богинками да кореньями сдюжила. Еще весна не настала, как Чудомилова дочь уже и аспида[15] могла от гнезда отвадить, и птицемлечник[16] отыскать, истолочь да бережно засушить; и раны лесные врачевала, и с полозами дружбу водила. К исходу снегогона[17] волки Кощеевы ее признали, а в хлеборост[18] отправилась Марья на озеро, и выплыли ей в ладони золотые огни, какие прежде только одному Кощею показывались. Непростая девица, ох, непростая.
– Словно и не деревенская ты, Марья. Словно всю жизнь в лесу жила.
Огни кружились над озером, отражались в воде, освещали Марьино лицо. От золотых отсветов в подступавших сумерках казалось оно мягче; блестели ореховые глаза под бровями-полумесяцами.
– Нет… Жила я в избе. Помню, как из углов сор выметала, как мух хоронила[19]. – Марья опустила руку в озеро, повела по воде между синью и зеленью. – Стеклышки помню слюдяные, а за ними – улочки кривые. Жила я в избе. Но больше ничего не помню.
«Точно, каженница».
Кощей распустил огненный цветок рядом с озером – отогнать мошкару. Глядя, как заплясали на Марьиных косах искры, сказал раздумчиво:
– И я из лесных углов сор выметаю. Тот, что люди оставили, тот, что от аспидова яда плодится. Черные грибы да черные мысли.
Марья стряхнула с пальцев капли, улыбнулась, словно глядя в прошлое, запечатанное не то проклятием, не то лешим.
– Я ведь избу не просто так, к празднику подметала. Большой был праздник… Покупали в Птичьей слободке птиц да отпускали в небо. Дудочки звенели, и столько щебета было, гомона – оглохнуть можно.
В ответ на ее слова защелкал ночной дрозд в жимолости. Подул ветер. Огни поднялись от воды, запутались в Марьиных косах. Марья засмеялась, принялась вынимать огоньки. Все выпустила, только один остался на рукаве. Кощей смахнул его. Коснулся на миг теплого живого плеча под льняной рубахой. Берег покачнулся, плеснуло озеро, обожгло ладонь человечьим девичьим жаром. Марья обернулась – прыгнула коса над плечом, – глянула удивленно.
– В лесу тоже птиц немало, – через силу молвил Кощей. – Скоро зарев[20] придет, услышишь, как журавли кличут, когда улетают, уносят за собой летнее небо.
Засвистела камышо́вка, запели речные сверчки. Угас огонь-цветок, золотые огни вернулись в озеро, и упал сумрак. Зябко стало. Засвистели из прошлого темные мысли, засверкали черные огоньки.
– Пойдем, Марья, – поднимаясь, сказал Кощей. – Домой пора.
Шли Кощей и Марья в Кощеев дворец темным лесом. Все тесней Ночь-река обнимала небеса и землю.
* * *
– Научи меня огненный цветок растить, – попросила Марья.
Кощей оторвался от харатьи[21], оглядел Марью: шелковая рубаха, сарафан, пуговки-гирьки по вороту да липовые лапти.
– Зачем тебе?
Марья тряхнула косами – разлетелись отблески по горнице.
– Комарье да бесов отгонять. Сестры-лихорадки[22] по субори[23] бродят – давно отвадить пора. И хорошо б, чтоб не простой цветок, а колючий: боярышник, шиповник али крыжовник.
– Думаешь, помогут огненные цветы? – покачал Кощей головой, пожал плечами. – Никто лихорадок огнем отгонять не пробовал.
– Никто не пробовал – а я попробую, – сказала Марья. Подошла к столу, отодвинула харатьи, черепушки да плошки. Заглянула Кощею в глаза, добавила: – Ты научи только.
– Ну, учись, коли хочешь. Выглядит-то легко, а на деле… – Кощей протянул раскрытую ладонь, скупо улыбнулся. – Вот тут – огонь: широкий, жаркий, но такой, что сожмешь кулак – и скроешь. Не давай ему выйти, не давай мыслями завладеть. Вот тут, – Кощей шевельнул пальцами; сухо стукнули
