Сказки печали и радости - Дарина Александровна Стрельченко
Мила сидела среди яблонь и рассказывала это все коровьему черепу.
– Хочешь, я сделаю тебя коровушкой?
Девочка тогда чуть не упала со скамейки от неожиданности.
– Кто это сказал? – Она заозиралась, ожидая увидеть кого-нибудь из своей школы, гадкого шутника, который пришел портить ей жизнь даже тут, в место полного покоя, или его дружков, что попугаями повторяют каждую шутку, а потом резко превращаются в гиен.
– Это всего лишь я, – голос шел со стороны коровьего черепа. – Хочешь, я сделаю тебя коровушкой? Будешь ходить, траву щипать, и будут вокруг тебя фермеры ворковать, заботиться. А я вместо тебя пойду в школу, буду терпеть нападки твоих друзей.
– У меня нет друзей, – насупилась Мила.
Предложение черепа звучало очень заманчиво. Стоило согласиться, но что-то останавливало девочку. Будто надо еще немного подумать, прежде чем становиться коровушкой.
– Ты подумай, Милочка, – прошептал череп. – Жизнь коровушки спокойна и беззаботна, а у тебя еще уроки не сделаны.
– Я подумаю, – пообещала Мила. – Обязательно!
Эта мысль не отпускала долго. Коровушке не надо сдавать экзамены и поступать в институт. Коровушке мать не будет рассказывать, как важно устроиться на хорошую работу и помогать семье. И нет никаких проблем у коровушки. Может, стоит согласиться?
* * *
– Помогите, бабушка, нет мочи так жить. А руки на себя наложить боязно. Только вы мне помочь можете.
Старые руки мягко коснулись рукава, притянули к себе, усадили на лавку. Молодая женщина пришла не от хорошей жизни, никто просто так сюда не приходит.
– Давно носишь? – шепотом спросила бабка.
– Скоро рожать, – голос женщины дрожал. – Мне страшно, бабушка, двое мертвыми родились. Помоги сохранить дочку.
Бабка медленно кивнула, прошамкала беззубым ртом что-то себе под нос, медленно отошла за печку, вернулась. В руках она держала кусочек черствого хлеба и горшок с молоком.
– Уговор такой. – Бабка говорила шепотом, женщине приходилось сильно напрягать слух, чтобы ее услышать. – Девочка родится здоровой, будет хорошо расти. Но когда ей исполнится семь лет, я приду за твоей душой. Такова будет плата за жизнь ребенка.
– Я согласна, – в слезах воскликнула женщина, даже не думая. – На все согласна, лишь бы жила моя крошка.
– Закрепи свое слово на крови. – Бабка протянула нож и горшок. – Хлеб в молоке с кровью размочи, протри им пороги, чтобы душа ребенка смогла прийти. А остатки вылей на холм возле дома. Там будет место, где я возьму с тебя плату.
Женщина дрожала, нож в руке ходил ходуном, ей не хватало смелости, чтобы порезать ладонь и отдать немного своей крови молоку. Бабка покачала головой, крепко схватила молодую руку и резко полоснула лезвием. Кровь хлынула в горшок, окрасив молоко в грязно-коричневый. Женщина прижимала к груди окровавленную руку, другой гладила круглый живот. Бабка-шептуха обещала исполнить уговор. Семь лет – долгий срок. Лишь бы с дочкой все было хорошо. А там жизнь покажет, может, и не надо будет никакой долг отдавать.
* * *
Мила сидела в своей комнате в общежитии, смотрела на пустую кровать Аглаи. В голове было пусто. Подруга в больнице, что там с ней, неизвестно. Документы сгорели. Можно сказать, жизнь сгорела, осталась там, среди пепелища. А была ли жизнь вообще? Мила покосилась на маленькое зеркальце на столе. Если жизнь и была, то до пожара. Когда можно было окутаться ароматом кофе и не думать, что снова пересдача. А значит, можно лишиться стипендии. Лишь бы мать не узнала, а то снова будет причитать, мол, дочь только и делает, что деньги клянчит, а лучше бы нормальную работу нашла – Миле не хватало на жизнь даже с работой в кафе. Мать вообще всегда причитала, были то достижения дочери, или наоборот провалы. Мила привыкла, что каждое ее действие обесценивалось, подвергалось критике. А значит, зачем вообще стараться?
Аглая бы не согласилась, но ее не было рядом. Была лишь пустая кровать и пепелище. Запах гари до сих пор стоял в носу.
– Вот бы стать коровушкой, все проблемы за коровушку решают, помогают ей. А ты ходишь, травку жуешь. И из твоего молока делают шоколад, – вспомнила Мила свою детскую фразу.
– Давай меняться? – в голове прозвучал знакомый голос, перед глазами сразу возник образ черепа на ржавой металлической трубе. – Я буду жить твою сложную никчемную жизнь, а ты станешь коровушкой, и все печали и тревоги уйдут.
Мила замерла. Сколько раз ей являлся этот голос, шептал и предлагал обмен. В детстве казалось, что это все выдумка, что голос она придумала сама себе. Но он звучал в голове все настойчивее. Отпустил, только когда Мила поступила в институт и уехала из своего города. Тогда казалось, что жизнь наконец-то становится желанной, той, к которой она стремилась. Что мать наконец-то перестанет чайной ложечкой выедать уверенность и душу.
И вот, все сгорело.
Голос звучал так заманчиво. Хотелось согласиться, ведь нет ничего сложного и страшного в том, чтобы обменяться жизнями и прожить чужую.
– Когда окончательно решишься, – прошептал голос, – вернись домой, испачкай меня своей кровью. Обмен случится. А до того момента я просто буду рядом.
Мила готова была ехать домой хоть сейчас, но куда без документов податься. Что же делать?
За дверью послышался грохот ведер и тихий недовольный голос. Пришла уборщица мыть этаж. Мила ее всегда избегала, студенты рассказывали жуткие байки про эту бабку, мол, что у нее три глаза, что она ведьма. Что всю жизнь проработала уборщицей, от того такая кривая и злобная. Проверять эти истории не хотелось, надо было быстро уходить, чтобы не пересечься с бабкой. Мила сползла к кровати, натянув обувь и двинулась к двери.
Та открылась, и первой в комнату метнулась старая серая тряпка, разбрызгивая по полу грязную воду.
– Ох, Милочка, а ты чего тут одна? – Мила ожидала услышать скрипучий голос старой ведьмы, а услышала приятный мягкий говор и искреннее участие.
Бабка была одета в рабочий халат, волосы повязала белым платком в мелкий цветочек, концы которого обмотала вокруг шеи. Она не выглядела сгорбленно, однако ее голова склонилась вперед под тяжестью лет и слегка подрагивала.
– Хочу побыть одна, – призналась Мила, отступив от двери – в первую очередь, чтобы не прилетело по ногам снующей противной тряпкой.
– Оно и верно, после такого страха-то!
Бабка елозила шваброй по полу, размазывая мутную воду и оставляя мыльные разводы.
– Иногда надо дать себе отдохнуть, чтобы потом с новыми силами продолжать путь, – бабка плюхнула тряпку в ведро, выполоскала и снова намотала на швабру.
– Мне кажется, у меня не
