Сказки печали и радости - Дарина Александровна Стрельченко
Ратко был другом и союзником, которого Маришке так не хватало в семье.
Два года они считались женихом и невестой, вот только долго ли им еще так ходить – не знали.
В последние десятилетия система распределения пайков была до жестокости эффективной: кто не работает, тот не ест. И все чаще и чаще выходило, что у семьи оставался всего один кормилец, а остальные – старики и дети – могли рассчитывать только на его милость.
Когда матушка сошлась со жрецом – с десяток лет назад – Маришка радовалась: голодать не придется! Вдовцы часто сходились, чтоб проще выживать было. Будущее казалось простым и понятным: вот вырастет она сама, вот подрастет сводная сестренка – и заживут они дружно и сыто!
Даже кошмары о смерти отца сниться перестали.
Наивные детские мечты.
Вскоре родилась Аленка, долгожданная, выстраданная, насквозь больная. А следом болезнь подточила здоровье матери – теперь она только и могла, что по дому шуршать, а полноценные рабочие смены сделались ей не по силам. И остались в семье они с отчимом кормильцами. Еды им хватало, конечно – семья жреца жила получше прочих в деревне. Вот только у Маришки появился новый кошмар – что отчим мать и сестру выгонит, если она замуж выйдет. Зачем ему две нахлебницы?
Кошмар не на пустом месте возник – уже видела Маришка, как мучительно погибают от голода те, о ком некому позаботиться. Как уходят за частокол, в царство морозного бога, отдаются на его милость, чтобы хотя бы в последнем сне забыть о голоде.
В глубине души Маришка опасалась, что со временем Ратко найдет себе другую невесту, свадьбы с которой не придется ждать, как от солнца тепла, а о ней забудет. Но время шло, а он по-прежнему оставался рядом, даже в самые темные и холодные минуты даря свет и тепло.
Как сегодня.
Хмурясь, Маришка мелкими глотками прихлебывала кисель, стараясь растянуть его на подольше. Мысли снова вернулись к жрецу, к спору с ним, к пайкам… и времени, которое они могли дать деревне. Подарили бы они шанс отыскать решение всех проблем или только продлили бы агонию?
Маришка запрещала себе даже думать о втором варианте.
Ратко коснулся ее плеча.
– Ты снова как в пурге блуждаешь.
– В мастерских меня ценят за способность полностью сосредотачиваться на цели. – Маришка криво усмехнулась. – Увы, у этого есть и обратная сторона – быстро забыть свою цель я не могу.
Ратко побарабанил пальцами по верстаку, сощурился на мигающую лампочку – скоро перегорит и где брать замену? Предложил, подбирая слова так медленно и осторожно, словно собирал пирамидку из камней и боялся, что она вот-вот развалится:
– Честно признаться, мало кто верит в этот ритуал. Я обсуждал это и с техниками, и с интендантами – никто не решился пойти против жреца. Так они говорят – на деле, думаю, просто струсили. Побоялись что-то менять – а ведь могли бы, если бы выступили все вместе. Но когда все плохо – людям очень страшно, что станет еще хуже.
Маришка отставила чашку в сторону, закашлялась судорожно: кисель разом показался прогорклым и встал в горле комом.
– К чему ты клонишь? – с трудом хрипло выдавила она.
Ратко спокойно встретил ее взгляд, и ей не по себе стало от странной жесткой решимости, горящей в его глазах. Внутри разом все похолодело, словно ледышку проглотила, и теперь тысячи острых осколков расползаются по всему телу.
– Мы оба знаем: все равно станет хуже. Гораздо хуже. Может, уже на нашем веку. Так почему бы не рискнуть?
Он на мгновение отвел глаза.
– Ты – единственная, кто осмеливается хотя бы спорить со жрецом. Единственная, кто может решиться на… большее.
Большее? Язык онемел, словно она льдинку лизнула. Слишком не по себе Маришке было от этого разговора, от этого взгляда Ратко. Даже мысль предательская закралась – а действительно ли она знала своего жениха?
Может, она просто не понимает его? Может, сама себе глупости надумала? И потому спросила самое безобидное, что в голову пришло:
– Предлагаешь нарушить ритуал? – Маришка обхватила себя руками, словно пытаясь укрыться от пробирающего до костей сквозняка. – Еще хватает тех, кто в него верит, и если Настенька вернется в слезах, меня обвиняя, то многих это приведет в ужас.
А ей самой может стоить жизни. Пусть Ратко говорит, что остальные ворчат на старый обряд, на жреца, на необходимость снова урезать пайки – они все равно в него верят. Верят в то, что однажды случится чудо: злой бог станет добрым, придет Весна-Красна, согреет своим дыханием – и обнажатся опушки, и зацветут цветы, и навсегда отступит убийственный мороз.
От такой надежды не отказываются.
– Если и нарушить, то тайно. Я не призываю тебя отнимать у сестры корзину с пайками. Но почему бы не проследить, где она их оставит, и не вернуть тайком на склад?
– И избу согреть, и дрова не потратить?
Ратко кивнул, и Маришка горько усмехнулась, отчетливо ощущая, как изнутри превращается в чистый лед. Лучше бы он и впрямь что-то дурное задумал. Ведь он трусил, просто трусил, как и другие рабочие, о которых он с таким пренебрежением говорил! Ее руками захотел льда наколоть.
Разочарование убило все чувства быстрее, чем мороз – хрупкие саженцы.
Маришка с трудом улыбнулась.
– Рискованная идея, но заманчивая, весьма заманчивая.
Ратко просиял.
– Тогда тебе лучше поспешить, пока следы еще можно различить. Не волнуйся, жрец не узнает, что ты ушла, – я поговорю с остальными, мы тебя прикроем.
Он даже не сомневался, что она согласится. И даже не предложил пойти вместе.
И это ранило сильнее всего.
Маришка кивнула и, больше не взглянув на Ратко, вышла.
Кисель она так и не допила.
* * *
За частоколом начинался другой мир – опасный и запретный. Маришке и прежде случалось выходить в ледяной лес, но никогда еще ей не было так страшно. Словно она пересекла незримую черту, навсегда лишившись права вернуться. Словно шагнула из понятного и обыденного мира живых – в бескрайнюю бесприютную Навь.
Солнце еще не взошло, и горизонт едва окрасился серым. Маришка прищурилась, всматриваясь в сумрачную дымку – днем неминуемо налетит вьюга. Стоит поспешить – иначе вьюга закружит, оглушит и ослепит,
