Сказки печали и радости - Дарина Александровна Стрельченко

Та вскрикнула:

– Пусти!

– Не твое лягушачье дело, – процедил Иван зло, – на кого я пошел. Твоя задача – отыскать мне воина. Что хочешь делай – колдуй, проклинай, ворожи!.. До утра мне его хоть из-под земли достань.

– Отпусти меня! – Царевна вырывалась. Коса хлестнула ее по плечу, и наконец Иван расслабил руки.

Повисло молчание.

Долгое. Напряженное.

Царевна прочистила горло.

– Твое горе – совсем не горе. – Она тяжело дышала и прошипела через силу: – Не кручинься, Иван-царевич.

Утерла рукавом взмокший лоб.

– Я тебе помогу.

Иван тут же переменился.

– Извини, – сказал он и отступил на шаг. – Я не хотел тебя пугать. Спасибо за твою доброту.

Хотя прекрасно знал, что царевна помогала ему совсем не по доброте.

– Времени у тебя до рассвета, – напомнил он.

А что, если не управится?

Царевна закусила губу, и Иван словно прочитал ее мысли. На нарочито-кротком лице проскользнула тень угрозы – далекая, как обещание грозы в погожий день.

– Душа моя, – проговорил Иван вкрадчиво, – выбора-то у тебя нет. – Прищурился. – Ты обязана успеть. Если Василий сведет меня в могилу, в лучшем случае ты отправишься туда со мной. В худшем – перейдешь к другим, как военная добыча.

Царевна дернула подбородком.

– В человеческом теле и разум у меня человеческий, Иван-царевич.

– Вот и славно. – Он сверкнул белыми зубами. – Значит, наутро – чтобы был воин.

И вышел, взметнув пологом.

Царевна опустилась на походный сундук. С мгновение она сидела, не шевелясь, а потом принялась срывать с пальцев колечки. Схватила себя за шею, точно ее стали душить жемчужные бусы, подаренные лишь затем, чтобы в человеческом облике она представала перед Иваном чин по чину. Потянула нить, и та лопнула; жемчужины брызнули во все стороны, как слезы.

У них был уговор. Иван не должен ее трогать.

Если сегодня пересек одну грань, что ему стоит завтра пересечь другую?

Царевна сгорбилась, пусто уставилась на застеленный войлоком пол.

И вдруг – как легкий сквозняк – едва уловимый шорох. Царевна подняла глаза. Звук шел от лягушачьей шкурки, заботливо оставленной на другом сундуке. «Да ничего-то ты не сделаешь, – сказала себе царевна. – Ты слабая и пугливая – и даже сейчас понадеешься, что не случится беды страшнее, чем временное Иваново своеволие».

Царевна поднялась. Пальцы дрожали, когда она собирала рассыпанные жемчужины и кольца, – царевна разыскивала их в свете лучин и одновременно с этим удивлялась, сколько ссадин на ее руках оставила лягушачья шкурка за последние дни. Носить ее стало тяжелее, что ли? Ты могла бы поджечь шатер, заметил ядовитый внутренний голос. Могла бы попытаться воспользоваться суматохой и сбежать – но ты ведь слишком боязлива, правда? Ты предпочтешь остаться узницей Ивана, а не попробовать выжить в одиночку.

В ее разуме, как бусины, перекатывались «что, если». Что, если не ускользнет от стражников? Неспроста ведь свой хлеб едят. Убить не убьют – она слишком важна, – но помучают. А даже если ускользнет: что, если потом попадется кому-то свирепее Ивана? Что, если просто сгинет в ближайшую зиму? Что, если…

Жемчужины в ладони переливались молочным блеском. Царевна ссыпала их в рукав.

С другой стороны: ее ли забота, что Иван пошел на брата? Да, не такой жизни она себе хотела, но, может, ее дело мелкое…

Она сжала в пальцах лучину. На стене шатра проступила ее удлиненная черная тень.

– Ворону, – проговорила зычным шепотом, – над курганом твоим не летать. Земле – тело твое не засыпать.

Царевна махнула рукавом, и вместо жемчужин у ее ног упали перламутровые жабьи кости.

– Имя твое плакальщицам не оплакивать. – Она наклонилась и бережно собрала жабьи кости одной рукой: второй по-прежнему держала лучину. – И не называть его никому ни с любовью, ни с нежностью.

Когда царевна выпрямилась, тень на стене уже была другая: огромная, широкоплечая, с очертаниями куполообразного шлема-ерихонки.

– Не будет у тебя ни отца с матерью, – говорила царевна одними губами, – ни брата верного, ни подруги ласковой. Никого не будет, кроме господина да врагов его.

Тогда она впервые показалась себе настоящей ведьмой. Что она произносила сейчас, если не проклятие? И тому, кого она создавала, и тем, кто встретится ему на пути. Добавить бы еще пару слов от себя… Чтобы и ее слушался непобедимый воин и по ее приказу одолевал тех, кто мог бы ей угрожать, но – нельзя: только она подумала об этом, как язык онемел, а по губам прошел холодок.

Это был особый подарок Коша Бессмертного. Все – для тех, кто вздумает ее просить, а для нее самой – ничего. Правило не получалось обойти ни лукавством, ни двусмысленными словами: оставалось лишь подчиняться.

Внезапно поднялся ветер. Колыхнул полог шатра и почти задул золотой огонек на лучине: тот пресекся, мигнул, но слабо закачался снова.

За тенью на стене замелькали другие – угадывались очертания городов и ратей, шедших на другую рать. Размашистые языки черного пламени ползли по узорной ткани. Крошечные люди бежали из одного края в другой, беспокойно метались кони.

Царевна сжала жабьи кости с такой силой, что у одной отломился кусочек. Отломок проколол ей ладонь – крови выступило немного, всего пару капель, но для обряда хватило. Тени на стене завихрились еще быстрее, заполнили ткань сплошной чернотой, и царевна, стараясь не смотреть на них, отошла к выходу из шатра. Она высунула руку и выбросила жабьи кости наружу.

Тени исчезли.

Лучина погасла.

И не успела царевна одуматься, как ее точно кипятком обдало. Она слепо споткнулась о сундук, чуть ли не кувырком полетела на пол; успела подумать: что ж! Она ведь и не ожидала, что сможет остаться в человеческом теле после такого колдовства?

Легкие начали сжиматься. Дышать стало тяжело, и конечности свело судорогой – это сеть сосудов принялась перекраиваться и истончаться, оставляя мышцы без тока крови. Перед глазами зарябило, и царевна на ощупь доползла до того сундука, где лежала лягушачья шкурка. Схватила ее, сухую, тонкую, и рванула на себе сарафан, прижимая шкурку к пылающему плечу. Тут же шкурка раскинулась над нею, как плащ, и укрыла лицо, и золотые косы, и согнутую спину – всю царевну целиком. Только сарафан исторгнула, как лишнюю кожу: лягушка выпрыгнула из-под тяжелых юбок.

И тихо квакнула.

3

Ночью ей приснилось, как ее впервые превратил в лягушку Кош Бессмертный. Царевна решила, что это дурной знак: в последнее время она и так вспоминала Коша слишком часто, а тут он еще явился ей во сне. Уже и там не скроешься