Сказки печали и радости - Дарина Александровна Стрельченко
Из-под шкурки вынырнуло человеческое лицо, и царевна жадно вдохнула. Проморгалась. Мир вокруг стал четче, потерял лишнюю красноту и желтизну, но глаза наполнились слезами – не от горя, а лишь потому, что страшно пересохли. И в мутной пелене ей показалось, что на стене была не ее тень, а его – горбатая.
Царевна выпрямилась. Пытаясь отдышаться, глянула на свои руки и ступни – маленькие, девичьи. Как смогла, осмотрела свое обнаженное тело – по-прежнему невысокое и мягкое, выросшее в заботе, не знавшее ни голода, ни изнурительного труда. Правда, теперь кожа царевны была совсем не такой холеной, как раньше: за три года лягушачья шкурка обтесала ее, превратила в шершавую и грубую. Местами – на щеках и плечах, на боках и пальцах, на животе и под лопатками, – кожа и вовсе шелушилась и покрывалась мелкой красной сыпью.
Можно было всплакнуть о былой красоте, но кому она сейчас сдалась, ее красота? Впору радоваться, что хоть что-то осталось от нее прежней, – длинные пушистые волосы, округлые локти с ямочками и широкие бедра, которые, по словам теремных кумушек, некогда прочили царевне быть здоровой матерью крепких детей. О, как она сама тогда щебетала, как перешептывалась с подружками в царском саду… Гадала, за кого же пойдет замуж, – а вот оно как вышло. Думала ли, кем станет, – ничьей женой, ничьей любимой? Колдуньей-оборотницей. Вечной невестой человека, которому важна не она сама, и не имя ее отца, и даже не богатство ее рода, а…
Скрипнула дверь.
Заглянула служанка, Марья.
– Почудилось, что пора. – Марья шмыгнула внутрь, и стражники с грохотом заперли за ней засов. – Выходит, угадала…
Она принесла ворох полотенец и пузатый кувшин, ловко разложила все на скамье. Царевна уже не стеснялась своей наготы – отходя от превращения, немного побаюкала шкурку в ладонях и бережно переложила ее на сундук. Марья – быстрая и гибкая, как ивовая ветвь, – вытащила на середину комнаты бадью, выплеснула туда воду и принялась обтирать царевнино тело мокрыми полотенцами.
– Торопишься, – заметила царевна хрипло. – Что, ему так неймется меня увидеть?
Марья боязливо огляделась.
– Вернулся сегодня, – протараторила шепотом. – Злю-ющий… Думаю, случилось что!
Закончив омовение, надела на царевну нижнюю рубаху. Покачала головой, глядя на ее подбородок.
– Ай-яй, теперь и здесь содрало… Подать зеркало? Только быстренько!
Царевна пожала плечами.
– Ну, подай.
Скарба у нее здесь было много – пожалуй, даже слишком много для той, кто бывала в человеческом теле куда реже, чем в лягушачьем, и все больше жила не здесь, а во внутренних садах, которые с ее же помощью выстроил для нее Иван. Первый сад, летний, лежал под открытым небом – но его окольцовывали такие мощные стены, что в них не удалось бы найти ни зазора, ни расщелинки: чтобы не сбежала. Там царевна проводила теплую часть года. Второй сад, зимний, находился под теремной крышей. В холода его отапливали слуги – так, чтобы волшебная лягушка не высохла от жары, но и не впала в спячку.
В зеркале на подбородке – обыкновенная косая ссадина. На простой девушке затянулось бы за неделю, а вот на лягушке, которая это лицо видит от случая к случаю… Кто ж знает.
– Нестрашно. – Царевна криво улыбнулась. – До свадьбы точно заживет.
Марья стрельнула глазами в сторону двери. Беспокойно облизнула губы.
– Извини. – Царевна смутилась. – Не буду так говорить при тебе, если боишься.
Марья заправила за ухо каштановую прядку, выбившуюся из косы.
– Не надо, – попросила тихо. – С тобой-то, госпожа моя, царевич ничего не сделает, а со мной, простой девкой…
За что? За легкую царевнину насмешку? Иван, конечно, скор на расправу, но не настолько же – хотя слава у него теперь была страшная.
Впрочем, незачем расстраивать Марью. Теперь она ее единственная подруга. С кем еще пошутишь – мол, хоть царевна для всех и невеста Ивана, свадьбы им не видать. И совсем не потому, что у Ивана есть давняя зазноба, боярышня с косами, словно начищенная медь. Нет-нет… Если уж повезло найти колдунью-оборотницу и узнать, какой та обладает силой, – перво-наперво задумаешься, как все не испортить.
Иван не дурак. Нелюбимый царский сын от постылой жены, он привык, что блага не сыплются на него сами по себе – но, раз уж свезло, вцепится в свою удачу, как охотничий пес. Отец отправил его властвовать на болота – в никудышное гиблое место, где Ивану было велено искать себе и соратников, и невесту. Кто же знал, что он отыщет ее – дочь заморского царя, вынужденную влачить существование в липкой лягушачьей коже? А когда она на время возвращает себе девичий облик, – чаще по ночам, в часы потерянных и потусторонних, – то может колдовать так, что и не в каждой сказке решатся баять. Одна беда: колдовать может, принося пользу всем, – только не себе.
Впрочем, уж для Ивана это не беда. Разузнав все хорошенько, он теперь содержал ее, как драгоценную узницу, – и жениться на ней не спешил. Вдруг после свадебных обрядов, когда царевна примкнет к роду мужа, она станет больше земной женщиной, чем колдуньей? О нет, Иван бы на это не пошел.
Вот и попробуй такого обхитри.
Тем временем Марья помогла ей одеться до конца. Вычесала и заново заплела волосы, украсила пальцы браслетами, а уши – позвякивающими серьгами. Тут же коротко поклонилась и, собрав все лишние вещи, вынесла их из комнаты и была такова.
Царевна осталась одна.
Иван все не шел.
Чтобы занять себя хоть чем-то, она села на лавку и стала рассматривать руку: как же все-таки приятно, когда видишь ее вместо тонкопалой перепончатой лапы.
Огонь по-прежнему постреливал в очаге: для превращений царевне выделили теплое место, в котором топили не по-черному. На сундуке лежала нетронутая узорная шкурка, и отчего-то все вместе – и тревога Марьи, и отблески пламени, и случайно привидевшаяся горбатая тень, – напомнило царевне о том, как ее зачаровали три года назад, два из которых она провела у Ивана.
Она ведь рыдала тогда. Ругалась. Кричала, что не вынесет этого ни дня – и при первой же возможности уничтожит ненавистную лягушачью шкурку, а он продолжал посмеиваться и зло кривил губы. Говорил: попробуй, мол. Уничтожишь – вот и поглядишь, каково из себя настоящее проклятие.
Хлопнула дверь.
Иван ворвался в комнату, как вихрь.
– Здравствуй, Иван-царевич, – проговорила плавно, нараспев. – Что стряслось? Никак одолела тоска лютая?
Он остановился перед ней. Высок, словно молодой дуб, широкоплеч и красив –
