Сказки печали и радости - Дарина Александровна Стрельченко
– П-пожалуйста, – шепнула она. Через море. Через континент.
Что-то грохнуло, и в запах моря ворвался запах пороха. Альбатрос, вскрикнув, разжал руки, схватился за плечо. Вольяна упала и, кашляя, отползла.
– Что… что… – выдохнул король. – КТО ЭТО СДЕЛАЛ?! КАК?
Вольяна закрыла глаза – и рухнула на спину. Дождь заливал лицо, горло саднило, сердце грохотало. Но она улыбалась, замерев. Слыша:
«…всего один выстрел. Но долетит куда угодно… всегда надеялся им кого-то спасти».
Он жив. Он ждет. И должен жить во что бы то ни стало. Он заслужил еще тысячу жизней.
В этот миг она поняла: решение одно. Очевидное, скверное, зато все исправит. По крайней мере, главное.
«Я за тебя выйду, – зашептал нужные слова тонкий усталый голосок. Потерпи. Потерпи снова. – Выйду, буду хорошей женой, а ты отпустишь их всех. И яблоко моему мужу они отвезут».
Альбатрос опять подошел, опустился, потянул ее за ворот, заливая рубашку своей кровью. Вольяна открыла рот, но слова не шли. Вот сейчас. Она… она…
– Мальгеш? – тихо раздалось вдруг со стороны кают. – Мальгеш, это ты?
На мостик взбежал смуглый юноша, которого Вольяна в последний раз видела спящим в каюте. Смуглый. Златоглазый. В выцветшей одежде и деревянных бусах. Волосы тревожно трепетали на ветру. Он смотрел на короля Альбатроса. А тот, застыв, смотрел на него.
– Энки? Но как…
Миг – и он, бросив Вольяну на палубу, кинулся навстречу. Двое заключили друг друга в крепкие дрожащие объятия. Сердцецвет отозвался, зашелся боем:
Тук-тук-тук.
С плеча Альбатроса капала кровь.
Вольяна подняла голову: ледяной дождь утих.
Серый вихрь туч светлел и таял прямо на глазах.
* * *
– Лучше не есть. Правильнее – перемолоть и выпить. С костями. Так даст больше сил.
Дав Вольяне это указание насчет яблока, король повернулся к Бессчастному. Тот выглядел уже неплохо, только на челюсти справа остался небольшой синяк.
– Носи. – Альбатрос скрутил с пальца перстень с серым камнем, сияющим, как глаз сокола, и вложил ему в ладонь. – Лихо сойдет на нет.
Бессчастный кивнул. Надел кольцо. Помедлив, все же сказал:
– Спасибо…
Но Альбатрос уже глядел не на него.
– Ты.
Гроза Морей буквально прижал уши. Несмотря ни на какую дерзость, своего короля он явно по-прежнему опасался. Расправил плечи, сглотнул.
– Веди себя прилично, насколько можешь, – вздохнул король. Покосился на Бессчастного. – Службу вон под хорошим началом найди… не позорь нас разбоем.
Пират поклонился почти в пояс, но король со смешком отмахнулся:
– Хватит. А ты…
О Ветреницу Альбатрос споткнулся взглядом. Она вызывающе сощурилась, складывая на груди обугленные руки. Но на щеках играл румянец. Не серый. Розовый. Девичий.
– Если я правильно все понял… возвращайся в новом теле. Мы ждем. Да?
Последнее он бросил другу. Энки, стоявший возле Ветреницы, улыбнулся ей и поцеловал в призрачную щеку. На его шее больше не было бус.
– Ну все. – Король шагнул было к трапу, но опять повернулся к Вольяне. Помедлил. – Слушайте…
«Все получится. Ясно?» – очень хотела крикнуть она. Боялась опять вот этого всего про жену. Боялась чего угодно. Но Альбатрос сказал:
– Вы не котенок. Простите. Вы вернули мне мой народ… а моя благодарность ничтожна.
Народ. Не весь, конечно. Просто в ожерельях юноши из льдины – шамана, любимого друга короля – спало еще несколько десятков его прежних сородичей. Стоило рассыпать бусины – и они обратились черноволосыми мужчинами, женщинами, детьми, стариками, смуглыми и златоглазыми. Больше король не помышлял о расправе над гостями. Таких чудес ему не приносил никто прежде.
– Ничего не хочешь? – проговорил Альбатрос. Может, впервые стыдился взаправду.
– Хочу домой, – тихо призналась Вольяна. «И немного надежды». Но это не к нему.
Он улыбнулся без хитрого огня в глазах. Тепло. Понимающе.
– Не держу. Простите снова. В добрый путь.
И они с Энки покинули борт. Облака на мачтах, серые в память о недавней грозе, поймали ветер, и корабль взлетел. Стоя у штурвала, ища, на что бы отвлечь тревожное сердце, Вольяна все же решилась спросить у витавшей рядом Ветреницы:
– Как он проснулся-то? Почему? И чего смотрел на тебя, будто кот на сметану…
Царь-Девица усмехнулась. Чем выше они поднимались, тем ярче сияло на ней золото и тем сильнее ноги отрывались от палубы.
– Как прос-снулся? Ну… как это бывает? Я не удержалась и потихоньку его поцеловала.
Вольяна улыбнулась. А потом и засмеялась.
Тук-тук-тук, – отозвался сердцецвет, а оранжевое яблоко согрело ладонь в кармане.
До дома, если не останавливаться, недалеко. Корабль помчит быстрее, зная, как успеть.
А если закрыть глаза, то можно увидеть мужа, глядящего в окно, в небо.
И вместе или порознь, но они проживут эту жизнь долго и счастливо.
Яна Лехчина
Полгоря
По мотивам сказки «Царевна-лягушка»
1
В очаге слабо попыхивал огонь. Царевна еще видела лягушачьими глазами, и языки пламени казались смазанными, красными с желтым отливом. Двигались они медленно: постреливали, оставляя после себя в воздухе поблескивающий алый след.
Шкурка на спине лопнула. Разошлась, точно платье по шву, поползла к плечам и бокам, обнажая белую кожу. Конечности удлинялись, мышцы наливались силой: человеческое тело раскрывалось из прорехи в шкурке, как пышный цветок – из тугого бутона.
Больно ли это? Пожалуй. Любое перерождение – это больно, даже если совершаешь его почти каждую ночь с тех пор, как заколдовали. Но как сказал он тогда, посмеиваясь в своем хрустальном чертоге? «Боль сопровождает человека с рождения. Природа так задумала, не я».
Не думай о нем, велела себе. Не думай, не думай. Лягушачья шкурка доползла до задней поверхности шеи. Ссохлась, выпуская из-под себя золотые косы.
«А уж тем более боль сопровождает женщину, – продолжал он в воспоминаниях язвительно и важно, словно учил ее, неразумную, тому, как устроен мир. – Твое тело еще не испытало всего, что может испытать тело женщины, но полагаю, в сравнении с этим и мой дар – не муки».
Замолчи, взмолилась про себя. Но тут же одна мысль догнала другую: как он смел издевательски называть свое проклятие даром? И ведь она не побоялась – спросила об этом.
А он засмеялся еще задорнее – хотя, очевидно, весело ему не было.
«Ты еще не знаешь, что такое проклятие». И с того дня над ней, как наточенный меч, висела угроза:
