Сказки печали и радости - Дарина Александровна Стрельченко
– Потом, видно, в мое тело на дне моря попал осколок древней магии, той, что дала вам Лихо, дар Пожирателя и прочее… и я воскрес. Я был зол, силен, и знаете, что я стал делать? Пить море. Я пил его долго. Я мог и сожрать ваш континент, думаю, так. Но боги спохватились, и вот… – Он рассмеялся. Это был страшный смех. – У меня остров. Новое имя. И народ. Неволя, Буян мне покидать запрещено, иначе он тут же погибнет. Но воли, тем более каких-то войн с людишками, мне и не нужно. Так вы будете корить меня за то, что я забрал немного ваших людей, да еще тех, кто жил как отбросы?
Немыслимо… и этим существам, забавы ради стирающим целые народы, молятся дома, пускают по воде венки с горящими свечами? Молится она – о спасении, о здравии мужа? Вольяна сглотнула. Мотнула головой – и почувствовала теплое касание пальцев к щеке.
– Не плачьте, не надо. – Ей смахнули слезу. – Я же не несчастен. Я с несчастьями борюсь, я тот, у кого теперь можно получить счастье почти всем, почти даром. Но…
Хотелось отстраниться, умыть лицо. Она стыдилась, но даже потрясенная бедами, через которые прошел этот несчастный колдун, думала: «Да, ужасно, но раз так, дайте, дайте мне уже яблоко! И не дурите головы моим друзьям!» Нет. Потерпит. Она просто сидела, безропотнее тряпичной куколки. Даже чувствуя: нельзя дать прозвучать тому, что за «но».
– Но способствовать несчастьям я не желаю вовсе. – Голос короля опять упал. – Поэтому, как ни опрометчиво, как ни дерзко, смею спросить, пока есть еще выбор. Так вот… если вам понравилось у нас… не хотели бы вы остаться, забыть ваши странные мечты? – Он подался ближе. – Ваше сердце явно сильнее многих сердцецветов, что я брал в руки. И может, однажды… однажды вы даже станете моей женой?
Глаза его блестели. Облик полнился колдовством и болью, но как же пугали рваное дыхание, острая улыбка. Альбатрос… жертвенная птица, птица между мирами, не живая, не мертвая, с затопленным скорбью и яростью сердцем. Губы почти коснулись ее губ. Но Вольяна уже поднесла нож к его горлу.
– Я замужем, – ровно напомнила она. – А вы «не верите в человечью любовь». Так к чему всё? Отдайте нам, жалким тварям, наш кусочек счастья. Оставьте наши странные мечты.
Она поднялась, отступила, дрожа от страха и вины: бессердечно ведь… Альбатрос смотрел снизу вверх, хмуро, разочарованно, но не спешил преследовать. Лишь шепнул:
– Справедливо. Но поверить так хочется. За что-то же вы заслужили любовь богов?
Вольяна не ответила. Пошла к двери и, уже берясь за ручку, бросила через плечо:
– Вы ведете меня за яблоком. Завтра утром. Или завтра же я улетаю домой, чтобы провести с мужем хотя бы последние дни.
Она вышла. Витязи не шелохнулись. Ничего перед собой не видя от тошноты и слез, она побежала в спальню. Двенадцать этажей… ничего. Зато успокоится.
7
Солнце горело рябинным багрянцем. Вся роща окрашивалась в этот цвет с вкраплениями золота, синевы и изумрудов. Вольяна невольно любовалась. Жадно дышала яблочным ароматом, слушала шорох травы под ногами. Так пахла, так звучала ее надежда.
– Сюда, – тихо позвал Альбатрос.
Он забрал ее сам, в этот раз учтиво постучав в дверь. Долго просил прощения за вчерашнее, сетовал на вино. Она выслушала, не слушая. Слишком тревожилась о своем.
Деревьев была тьма – почти все невысокие, но разлапистые, кривые, пестрящие цветными плодами: золото и ночь, радуга и белизна. Глаза разбегались. Какое же нужно?
– Мы не стареем вовсе, молодильные яблоки часто пропадают. – Король обернулся. Он стоял у дерева с ярко-розовыми, как сердцецветы, плодами. – Так жаль…
– Вы могли бы щедрее их раздавать или продавать, – начала Вольяна, но опять порезалась об усмешку. Усмешку ревнивого ребенка, который никогда не отдаст игрушку, из которой вырос, младшей сестре. – Ах да. Мы жалкие любимчики богов. Хотя именно у нас боги разрешили забрать вам часть народа…
Глаза его предостерегающе полыхнули. И Вольяна замолкла.
– Вот. – Он поманил ее. – Только рвать придется самой, во мне слишком много своих чар. Но прежде я вновь спрошу кое-что, если позволите, ведь кажется, вы довольно умны.
– Спрашивайте, – разрешила она после колебания. Чувствовала: не будет просто. Подошла. Одна ветка тут же сама свесилась ближе, едва не подсовывая к носу пару плодов.
– Что, если все зря? – Альбатрос прислонился к стволу, точно обещая: мешать не будет.
Вольяна похолодела, но тут же возмутилась:
– Он жив, я знаю… чувствую! Он дождется…
– Я и не о том. – Он развел руками. Бледно улыбнулся. – Но все-таки подумайте, подумайте трезво: он взял себе беспородного котенка… руководствуясь, как я понял, лишь слабой симпатией и опасением, что котенка утопят. Ваша помощь с железками – скорее повод. Сделал, так сказать, доброе дело напоследок, к чему многие склонны на пороге смерти… – Вольяна открыла рот. Он перебить не дал. – И вот порога нет. Жизнь снова впереди. Так кому, скажите, понадобится беспородный котенок, когда мир полон симпатичных, взрослых, породистых кошек? А кому и без кошек жить славно…
Застучало в висках. Как хотелось оскорблено шикнуть, просто сжать кулаки и бросить: «Я не котенок!» или снова «Вы его не знаете!» Вот только… Только хватит от себя бежать. Про все это она думала и сама. Чуть ли не с первого дня, если не раньше, когда съела счастливый цветок с чужого плеча. И другие, каждый по-разному, понимали все на ее счет не хуже.
«Я и не жду, что вы справитесь».
«И вам – за Гофманом наследовать…»
«Лучше курица в руках…»
«Коли нет любви, отчего ее не придумать?»
Да кто она, чтоб ее правда полюбили? Недостаточно смиренна, потому что Дурочка; недостаточно своевольна, потому что Дурочка не до конца. Не так чтобы красива; умна и трудолюбива средне; не хохотушка, не хозяйка. Никакая. Да. Таких берут в подмастерья, не в жены. Она прикрыла глаза, пряча слезы. Но сказала твердо, как только могла:
– Это не котенку решать. У него все просто, он благодарен уже за приют. За надежду.
– Вот так, значит? – бросил Альбатрос. Вольяна даже не поняла, восхищенно или с омерзением. – Что ж. То есть он не любит вас, вы даете ему новую молодость, стрижетесь в послушницы, потому что жена, от которой отказались, точно идет в храм… вас это устроит?
– Для чего вы терзаете меня? – прямо спросила Вольяна, посмотрев ему в лицо. – Что… правда хотите сами жениться? С
