Керины сказки - Кирилл Ситников

Насвистывая саундтрек к «Касабланке», Данилов уже подходил к студии, когда ему позвонил взволнованный агент:

— Данилов! У них всё поменялось! Короче, на съёмки заходит новый продакшн! С бюджетом, ресурсом и прочими прелестями! На главные роли берут весь цвет — Трепыханова, Ляльскую, Близнюка-Первородного! Весь Парнас купили! Хотят продукт в Европу везти! И самый цимус — режа поменяли! Знаешь, кто будет?.. ГРЫМУК!

Актёрское сердце Данилова выпрыгнуло из горла и уже через минуту было в Смоленске. Грымук. Гений. Мастер. Обладатель полного серванта международных премий. Унижающий. Оскорбляющий. Превращающий тебя в ничто. Ма-ма…

— Вы у нас… на роль Пауля. Как вас… Данилин? — Змеиный режиссёрский взгляд заполз в душу и занял место сбежавшего сердца.

— Данилов…

— Похуй. Тянуть кота не будем. Начинайте. Текст крестьянина я подам. Включите камеру.

Данилов забыл слово «нихт» и вспотел. Полез в карман за платком и нащупал что-то шелестящее. Фантик. Данилов не хотел его сжимать, но пальцы предательски свела судорога…

…За шиворот серого мундира попало что-то ледяное — это капля сорвалась с потревоженной еловой лапы. Пауль поморщился и осмотрелся. Никого. Странные эти леса. Вроде идёшь цепью, чуть зазевался — и рядом нет никого. Только тёмный ельник, шелестящий каплями мелкого косого дождя. В такую погоду не надо быть здесь. Лучше сидеть в кафе «Чёрный Виноград», что в его родном Кёльне, на углу Хильдебольдплац и Норбертштрассе. Где солнечные лучи меняют цвет, прорываясь сквозь витражные окна, и рассыпаются разноцветными пятнами по старой зелёной плитке. Сидя на скрипучем стуле, там можно бесконечно долго наслаждаться чашечкой кофе — лучшего в городе, сваренного крепким стариком Хоффером. Но Хоффера больше нет. За его семьёй пришли и куда-то увели. Куда — Пауль не знал.

Солдат отодвинул в сторону очередную тяжёлую лапу, стараясь не попасть под сорвавшиеся вниз капли. Перед ним стоял человек. Он был с бородой, в жилетке из овчины и сбитых дырявых сапогах. Человек испуганно смотрел на Пауля, прижимая к груди самодельный нож. Пауль остановился, и его лицо обдал град капель с отпущенной ветки. Но он даже этого не заметил.

Пауль тысячу раз представлял, как он убивает врага. Это всегда выходило легко и лихо, прямо как в этих фильмах, на которые он ходил с сестрой в «Лихтбург». Вообще, война представлялась ему неким спортивным состязанием, чем-то вроде его любимого плавания. Ты тратишь какое-то количество сил, побеждая врага с незапоминающимся лицом, и тебя любят свои и уважают чужие. И ты получаешь от всего этого кайф, поёшь и не спишь всю следующую ночь, переживая победу снова и снова. Но месяц на Восточном фронте показал, что это не так. Обгаженные трусы после бомбёжки не очень-то годятся для чувства кайфа. И черные головешки на месте сгоревших изб — это не белизна бассейнового кафеля. И лихость куда-то ушла, оставив в ногах и руках лишь размокшую вату. Потому что враг всё же имел лицо. Испуганное лицо человека с ножом. Человек прыгнул.

Он сбил Пауля с ног и завизжал. Пауль разом отяжелевшей рукой попытался схватить его за руку, но человек с размаху всадил нож в его тело. И еще раз. И еще. И еще. Паулю стало очень страшно, он захрипел. Человек продолжал наносить удары, сопровождая их надрывным возгласом. Он рыдал, но остановиться уже не мог. Всё это время Пауль, не отрываясь, смотрел в глаза человека. Постепенно искаженное бородатое лицо расплывалось, превращаясь во что-то другое, отвратительное и потустороннее. Пауль понял, во что. В Правду. Правду, которую он знал. Он знал, куда увели старика Хоффера. И все эти вереницы испуганных людей с желтыми звёздами на груди. Он знал, что сгоревшие дотла избы не были пусты. И что он — часть всего этого. Просто он всё это вырезал из своего фильма о войне.

И тут Паулю стало очень противно. Он больше не хотел спастись. Он хотел, чтобы всё это просто закончилось.

— Ещё. — Шептали его губы, окутанные розовой пеной. — Ещё. Ещё.

Человек выбился из сил и в изнеможении бухнулся на игольчатый настил. Наконец всё закончилось. Пауль разжал руку с фантом.

… — С тобой всё в порядке, Даникактамтебя? Принесите воды и вырубите эту ****ую камеру кто-нибудь! — заскрежетал Грымук, сдув администратора взглядом.

Данилов, всё ещё лёжа на стёртом паркете студии, медленно высунул руку из кармана:

— Дда. Да.

Грымук рывком поднял кисельного Данилова и усадил на стул:

— Может, чего-то хочешь?

— Кофе. Того, который варил Хоффер в «Чёрном Винограде». Это кафе такое, в Кёльне, на углу Хильдебольдплац и Норбертштра…

— Там еще такие скрипучие стулья и витражные окна. — Подхватил режиссер, одарив актёра винировой улыбкой.

— Ага, и ещё на полу такая зелёная пли… — С жаром затараторил Данилов и осёкся — Грымук явно над ним издевался. — Извините.

Данилов тяжело поднялся и побрёл к выходу.

— Мы вам позвоним. — Бросил ему вслед Грымук. Когда дверь за актёром закрылась, он повернулся к продюсеру:

— Мне в сериал нужна новая линия с немцем. На все серии. Вот с этим вот. Как его. Дани… ну ты понял.

— Ты чё, хронометраж не резиновый!

— Мне пох. Уберём сцены со Сталиным и пару танковых боёв.

— Да как без танковых?! — Лицемерно возмутился продюсер, в душе радостно убрав из бюджета пару внушительных чисел. — Серик же про войну, Грымук!

— Именно. Про войну. — Задумчиво ответил тот.

— Как скажешь, ты режиссер. — Притворно вздохнул продюсер и обратился к сценаристу. — Ты, как там тебя. Впишешь линию немчуры, понял нет? Две недели тебе.

Сценарист молча кивнул и в своих бурных сценаристских фантазиях тут же красиво взорвал продюсера с Грымуком в тонированной «Ладе».

В это время ничего не знающий Данилов тащился по холлу студии. Он увидел Берко, прохаживающегося вдоль стендов с фото народных и заслуженных. Шевеля губами и жестикулируя, Берко повторял роль — он пробовался на гвардии лейтенанта артиллерии, влюбившегося в связистку-предательницу.

— Удачи. — Промолвил Данилов и пожал ему руку. Берко недоверчиво посмотрел на него, первый раз в жизни почувствовав от Данилова что-то, смахивающее на искренность. Данилов же поплёлся дальше, размышляя, не вернуться ли ему в родной Нижневартовск. Всё это чушь, думал он. Актёрство, мечты о славе, творческие муки… И этот идиотский крысиный фантик. Данилов вытащил его из кармана и разжал кулак. Это был не фант. А старый чек из «Чайхоны». Фантик он забыл в других зауженных брюках.

Грымук позвонил в четверг.

ГРАФСКАЯ РАЗВАЛИНА

После коньяка Водоносов имел благородную привычку выкурить предзасыпную сигару. Поэтому он обернул своё автозагарное тело в халат струйного атласу, закинул в рот