Шизофреник - Andrevictor
Куратор замер. Смотрители не шелохнулись. Гул обвинений стал стихать. Фигуры свидетелей начали блекнуть, растворяться в белом свете.
Суд закончился. Не оправданием. Не приговором. Признанием сложности.
Белый свет померк. Я снова стоял в темном коридоре один. Лир исчез. Возможно, он и был частью испытания.
Я был истощен. Но впервые — целостен. Эхо и Страж молчали, но их молчание было не враждебным, а задумчивым. Мы прошли через это вместе.
Впереди, в конце коридора, мерцал новый проход. От него веяло чем-то древним и незыблемым.
Истоки.
Глава 9. Сад Мнемозины
Тишина после Суда была иной. Не давящей, а... насыщенной. Как воздух после грозы. Эхо и Страж молчали, но их молчание было не растерянным, а глубоким, вдумчивым — мы вместе пережили бурю и теперь переваривали услышанное.
Проход в конце коридора оказался не входом в Истоки, как я надеялся. Он вел в место совершенно иного порядка.
Стены коридора расступились, открыв пространство, непохожее ни на что виденное ранее. Здесь не было ни холодного стекла, ни пульсирующего света. Здесь был... сад.
Призрачный, нереальный. Деревья с листьями из мерцающего серебра, цветы, чьи лепестки переливались всеми цветами забытых эмоций. Воздух был густым и сладким, пахнущим озоном и воспоминаниями. Тихий, мелодичный звон, похожий на стеклянный ветер, витал повсюду.
— Что это? — прошептал я, и мой голос потонул в этой странной, прекрасной гармонии.
— Сад Мнемозины, — ответил голос. Но не Эхо и не Страж. Голос был женским, спокойным и бесконечно древним. Из-за ствола дерева, чьи ветви были сплетены в подобие лица, вышла фигура.
Она была соткана из самого света сада. Ее форма была изменчивой, текучей, но в ней угадывалась женственность, мать-прародительница. Хранительница.
— Место исцеления, — сказала она, и ее слова отзывались внутри меня тихим эхом. — Или окончательного забвения. Смотря что выберет путник.
— Исцеление от чего? — спросил я, ошеломленный.
— От правды, — ее безликий взгляд был полон странной печали. — Или для правды. Архив — не только судья. Он и врач. Но его лекарства горьки.
Она провела рукой, и воздух вспыхнул образом. Не грубым, болезненным вбросом, как раньше, а мягкой, почти ласковой проекцией.
Я увидел себя. Не в момент падения или предательства. Я сидел на кухне, той самой, с бабушкой. Но теперь я был старше. Подростком. И я кричал на нее. Грубил. Хлопал дверью. Я видел ее глаза — не злые, не обиженные. Глубоко печальные. Она что-то понимала обо мне такое, чего я не понимал сам.
Боль от этого воспоминания была острой, но чистой. Без примеси чужой ненависти. Это была *моя* боль. Моя вина.
— Зачем ты показываешь мне это? — голос дрогнул.
— Чтобы ты понял разницу, — ответила Хранительница. — Там, в Зале, тебе показывали последствия. Здесь — причины. Корни твоих поступков. Страх, который заставлял тебя отталкивать близких. Боль, которую ты пытался заглушить, причиняя боль другим.
Она вела меня по саду. С каждым шагом вспыхивали новые воспоминания. Не для осуждения. Для понимания.
Мой восторг от первой победы и горькое разочарование от первого провала.
Моя трусость, прикрытая бравадой.
Моя искренняя доброта и мгновения мелкой, ничтожной подлости.
Архив обнажал меня до самого нутра. Но здесь, в этом саду, это не было пыткой. Это было... принятием.
— Я... монстр, — выдохнул я, глядя на вереницу своих малодуший.
— Ты — человек, — поправила она мягко. — Система не судит тебя за это. Она показывает тебе тебя самого. Без прикрас. Без иллюзий. Только так можно исцелить раны, которые ты наносил себе и другим.
— Это... невыносимо, — прошептал Страж, и в его голосе не было страха, только глубокая, всепоглощающая скорбь. — Все эти годы... я пытался защитить нас от этого. Отрицал это. Бежал.
— А я... я пытался это все высмеять, — голос Эхо звучал потерянно, без привычной бравады. — Обратить в шутку. Потому что иначе пришлось бы признать, что все это... и есть мы.
Мы. Впервые они сказали это слово не как разделение, а как общность.
Хранительница наблюдала за нашим молчаливым диалогом.
— Ты не один в своем черепе, странник. Твои голоса — не враги. Они твои защитники. Один охраняет тебя от внешних угроз, другой — от внутренней скуки и отчаяния. Но они стали тиранами, потому что ты бежал от самого себя.
Она указала на пруд в центре сада. Его вода была черной и неподвижной.
— Источник. Загляни в него. Не для того, чтобы увидеть новое воспоминание. Чтобы увидеть себя. Настоящего.
Я подошел и заглянул. Вода оставалась черной. Никакого отражения. Но из глубины поднялся пузырь... и лопнул на поверхности.
И я понял.
Я не увидел своего лица. Я «почувствовал» его. Со всеми морщинами, шрамами, следами лет и боли. И одновременно — с тем наивным блеском в глазах, что был у меня в семь лет. Со злостью подростка. С усталостью взрослого. Со страхом и надеждой.
Это не был образ. Это было знание. Целостное. Единое.
Я не был ни Эхо, ни Стражем. Я был тем, кто слушает их обоих. Тем, кто принимает окончательное решение.
Я отшатнулся от воды. Сердце колотилось, но уже не от страха. От откровения.
— Цель — не уничтожить их, — прошептал я. — Цель — понять их. И стать над ними.
— Интеграция, — кивнула Хранительница. — Не слияние в нечто аморфное. Принятие их как частей целого. Ты — дирижер, а они — твой оркестр. Без них — тишина. Без тебя — какофония.
Она стала растворяться, превращаясь в сияние сада.
— Теперь ты готов. Истоки примут тебя. Но помни: увидеть прошлое — значит изменить настоящее. И выбрать будущее.
Сад начал меркнуть. Деревья, цветы, свет — все поплыло, вернув меня в знакомый холодный коридор.
Я стоял один. Но я больше не был одинок.
— Ну что, маэстро, — тихо, почти уважительно произнесло Эхо. — Куда сейчас пойдем?
— Безопасность прежде всего, — добавил Страж, но уже без прежней паранойи. С долей усталой преданности. — Но решение за тобой.
Я посмотрел вперед, на уходящий в темноту коридор. Где-то впереди были Истоки. Истина о Марке. Истина о моей смерти.
Но теперь я знал, что это не конец пути. Это
