Провоцирующие ландшафты. Городские периферии Урала и Зауралья - Федор Сергеевич Корандей

только в определенных ситуативных и процессуальных контекстах, исходя из дискурсов и практик, актуальных здесь и сейчас. При этом, воспринимай мы аффордансы как «предрасположенности» среды или человека или как собственно ситуацию обнаружения и оценки возникающих возможностей, эта сетка всегда будет меняться в зависимости от масштаба происходящей интеракции, ее технических характеристик, угла зрения. Смысл теоретического противопоставления ресурса и аффорданса заключается главным образом в том, чтобы предупредить упрощенное восприятие ресурса как утилитарной экономической абстракции. Для рыбаков, которых вы встречаете в повседневных ландшафтах, важны не только прямые доходы, исчисляемые в рублях, полученных в результате продажи карасей, или в единицах полученной в результате их употребления в пищу энергии, но и масса вещей, которые нелегко переводятся в исчислимые статистические категории, но, однако же, серьезно влияют на выбор жизненной стратегии или восприятие ситуации – эмоции, память, опыт, идентичность, самочувствие, самооценка. К примеру, у жизни в природной изоляции есть свои плюсы и минусы, их очень много – нельзя сказать, что они оцениваются полностью рационально, и это нормально и не должно служить основанием для дискриминации этих нелегко переводимых в категории экономической теории позиций по отношению к абстрактным и объявляемым полностью рациональными позициям хозяйственно-административным.

Пространство или место?

Еще один концептуальный перекресток, обнаруживаемый при применении постфеноменологической оптики «провоцирующих ландшафтов», – соотношение категорий пространства и места. Долгое время воспринимавшиеся как данные по умолчанию, эти базовые инструменты анализа происходящих на земной поверхности процессов начали проблематизироваться в период «пространственного поворота», c 1970-х годов. В один и тот же период параллельно влиятельным постструктуралистским концепциям пространства как модели гегемонических социальных отношений [Фуко 2006], продукта капиталистического миропорядка [Лефевр 2015], триалектики физического, концептуального и проживаемого [Soja 2006] складывались восходящие к феноменологии М. Мерло-Понти [Мерло-Понти 1999] и М. Хайдеггера [Хайдеггер 2020] концепции, трактовавшие место как ситуацию насыщенной опытом, эмоциями и смыслом встречи человека с миром [Relph 1976; Seamon 1979; Tuan 1979; Casey 2009]. Критический потенциал обеих концептуализаций – постмодернистского пространства, направленного на критику идеологии, прячущейся за конвенциональными капиталистическими репрезентациями и практиками, и постфеноменологического места, порицавшего продуцировавшееся архитектурным и управленческим функционализмом характерное обеднение повседневного опыта, – кажется, был востребован по-разному. Исследовательская оптика производства и конструирования пространства была и остается популярной [Смирнягин 2016], феноменологическая оптика места, при всей ее насущности для полевых исследований повседневных ландшафтов, на мой взгляд, обсуждается гораздо реже и методологически разработана гораздо слабее. Характерны попытки развития «антропологии места»: несмотря на манифесты целого ряда блестящих авторов [Appadurai 1986; Gupta Ferguson 1992; Geertz 1996], современные антропологи все же тяготеют к «антропологии пространства» в духе Фуко и Лефевра [Low 2017]. Среди авторов, критиковавших ограничения, свойственные для оптики пространства, снова оказывается Ингольд [Massey 2005; Ingold 2017], и это закономерно: крупный план вовлеченной полевой работы, пешеходные интервью и включенное наблюдение, встреча лицом к лицу с человеком, а не со статистикой – масштаб места соразмерен именно этой исследовательской практике. Под влиянием этой оптики описанная в грантовой заявке программа ландшафтного районирования «периферии агломераций» эволюционировала в сторону путеводителя, описывающего типичные (общие) места повседневного культурного ландшафта, соразмерные включенному наблюдению в ходе экспедиций малой и средней длительности и повышенной мобильности исследовательской группы, старавшейся увидеть побольше.

Город или деревня?

Наконец, упомянем еще одно разделение, сопровождавшее нас все эти годы, в течение которых мы также участвовали в прикладных городских исследованиях и в развитии магистерской программы «Концептуальная урбанистика», реализуемой в Тюменском государственном университете. В основании ориентированной на развитие крупнейших агломераций стратегии пространственного развития РФ 2019 года [Стратегия 2019: 3] лежит принимаемый по умолчанию тезис об общемировой тенденции к концентрации населения в крупных и крупнейших городах. «Крупные и крупнейшие городские агломерации» (так!) появляются в этом документе не менее 56 раз, в то время как «сельские территории и населенные пункты» – 13, а «малые и средние города» – всего лишь 5 раз. Действительно, городское население мира, пусть и совсем недавно, в 2008 году, превысило сельское, тенденция к его увеличению продолжает усиливаться, и, более того, существует несомненная связь между урбанизацией и экономическим ростом [Ritchie Roser 2022]. Это кажется отражением реального положения дел – большая часть россиян, 73 миллиона человек (а теперь, наверное, даже больше), живет в 40 городских агломерациях, именно там кипит жизнь, чего же странного в том, что их дела представляются самыми насущными. Меж тем, конечно, за очарованностью крупными и крупнейшими «перспективными экономическими центрами» скрывается определенная идеология. Отмечая, что сведение всего процесса урбанизации к проблеме развития крупных и крупнейших экономических центров является принимаемой по умолчанию отправной точкой системы представлений, рожденной не непредвзятым анализом, но гегемоническим социально-политическим дискурсом неолиберального капитализма, Н. Бреннер призывает исследователей обратить внимание на две важные вещи. Во-первых, то, что объявляется в этой картине мира не-городами (non-cities), т. е. природа, сельская местность, хинтерланд и другие, как он выражается, «дескриптивные» категории терминологии пространственного развития, в современных условиях не является оппозицией городу, но становится стратегически важной областью капиталистической урбанизации. Во-вторых, помимо агломераций, процесс урбанизации постоянно производит еще один тип земной поверхности, трансформируя не-городские пространства в зоны высокоинтенсивной крупномасштабной промышленной инфраструктуры, – Бреннер называет его операционными ландшафтами (operational landscapes), находящимися за пределами агломераций, но систематически переоборудованными для нужд городской экономики [Brenner 2016: 219–220]. В качестве критика дискурса, «замечающего» только большие города, выступает и Н. Фелпс, автор монографии о «местах между» (interplaces). Межгородская экономика, пишет он, это то, в чем, несмотря на многочисленные свидетельства ее существования, мы еще только начинаем разбираться. Многие виды бизнеса все больше и больше распространяются за пределы городов, которые были их основным вместилищем и основной аналитической точкой отсчета при их изучении, и, по логике вещей, большая часть актуальной и будущей экономической деятельности будет происходить в движении, в «местах между», формируя все более и более распределенную межгородскую экономику [Phelps 2017: 7].

В русле той же критики составлены несколько российских коллективных монографий, выпущенных после принятия «Стратегии» и обращающих внимание читателей на важность изучения страны, расположенной за пределами агломераций. Пусть и не занимаясь прямой критикой глобального неолиберального диспозитива, редуцирующего урбанизацию до центров экономического роста, все они вынуждены работать с его региональным российским вариантом, составляющим основу цитируемой стратегии [Малые города 2019; Малые русские 2022; Староосвоенные районы 2021; Фадеева и др. 2021]. Именно о нем, как о контурах городского фронтира, простирающихся далеко за пределами городов, пишет Александр Шелудков в 1-й главе этой книги. Наш опыт позволяет присоединиться к идее, общей для всех вышеперечисленных авторов, равно как и к тезису пятой главы работы Р. Уильямса «Деревня и город» [Williams 1973]: между «деревней» и «городом» в действительности нет четкой границы, правильнее описывать их – и, например, урбанизацию как таковую – как территориальный градиент, процесс, происходящий повсюду и не завершающийся