Уральский следопыт, 1982-02 - Журнал «Уральский следопыт»
– Я ваш гость?
– Конечно. Это мой, дом! Здесь все мое: лес,поле, воздух! И вы пришли ко мне. Я Тамара Неидзе, студентка из Тбилиси. И я приду к вам, чтобы узнать, что расскажет вам мой этюд. Приду, если позволите, с ребятами, которым обязана тем, что написала на холсте. Идет?
Она говорила с очаровательным кавказским акцентом, выделяя слова и тем придавая им особую весомость. Мне ничего не оставалось делать, как принять княжеский дар.
– Беру, княжна! Да пылает ваш талант, как этот изображенный вами пожар!
И я шел из лесу с колдовским подарком под мышкой.
Медвяные запахи, или что-то еще, окончательно вскружили мне голову. Ай да Гете!
Правда, придется платить. К счастью, не дьяволу, а моей будущей гостье, платить рассказом ее говорящего холста!
И вот я сижу перед натянутым на раму полотном. Мне кажется, что от него пышет жаром. До боли жаль горящее дерево. Глупо, но я поставил рядом с собой ведро воды.
Кто не смотрел как зачарованный на живое пламя костра? Для меня на картине огонь, перелетавший с дерева на дерево, был таким же живым, жадным, жгучим. И попадавшие в его раскаленные лапы стволы извивались от боли, корчились, загорались с треском, с пальбой, рассыпая снопы искр, от каждой из которых где-то вспыхивал новый язычок пламени, разбухал, наливался алой краской, превращаясь в ревущий факел с черной дымящейся шапкой.
И все это смешивалось, сливалось, шипело, стонало, грохотало.
А перед тем…
Хромой начал свой путь в десяти километрах от хабаровского моста через Амур, близ устья полугорной речки Тунгуски.
Он начал свой путь там, где у села Ново-Каменка высится базальтовый холм – Пагода Дьявола. Черная борода «Каменного Пришельца из дальних мест» свисала, извиваясь твердыми струями.
Перед засухой последний дождь тайги застал Хромого именно здесь, у камнепада, ниспадающего с крыши Пагоды, превратившегося на час в черный кипящий «смолопад».
Неспешной походкой опытного искателя женьшеня отправился Хромой на север, уклоняясь к востоку.
Если бы кто-нибудь заглянул в его котомку, то удивился бы при виде затрепанного томика Игоря Северянина и человекоподобных корней целебного растения, от изумрудных зарослей которого путник был еще так далек.
Странному искателю женьшеня встречались дикие, долгоцветущие золотые пуговки пижмы, похожие на маленькие солнцелюбивые подсолнухи. Попадались и прямые высокие деревья с бархатной корой, с ажурной кроной на высоте семиэтажного дома.
Хромой все знал об этом дереве, даже сказку о том, что оно приносит черный жемчуг и расцвело когда-то в саду рыбака, тщетно искавшего на дне моря такой жемчуг, чтобы его отваром спасти дочь. Черный жемчуг с дерева в его саду спас больную.
Но черный жемчуг мог принести владельцу несметное богатство. Больных, готовых все отдать за целительное средство, много, ой как много! Если умело разводить этот «жемчуг» и ловко торговать, то будешь с большой прибылью! Можно бы заниматься и женьшенем, и пробкой, и другими целебными травами… Эх! Не раскинулись в тайге плантации растущего золота с именем (а не с прозвищем) Хромого на вывеске о трех кедровых столбах!…
Встречались Хромому на пути и сосны-книги, на коре которых неведомыми письменами начертаны якобы судьбы людей. Но едва пи смог бы прочесть свою судьбу Хромой по изогнутым линиям на тонком, как бумага, слое коры. Никак не разобраться ему в таинственных знаках, полукружьях, точках, овалах и прямых углах.
Неукротимая сила влекла Хромого вперед. Некогда ему было размышлять о своей судьбе, пусть даже записанной здесь злыми духами! О прошлом же своем он и читать бы не стал!
Отец, властный бородач с ниспадающим на глаза чубом, был из уссурийских казаков. Набожный, сулил он сыну миллионы с таежных плантаций, посылая учиться в Харбин. Помощник грамотный нужен был ему! А сам он, подавшись сначала к атаману Семенову, потом к барону Унгерну, принял «желтую веру» и сложил где-то свою чубатую голову.
На плантациях отца с сыном, как они замышляли, должны были гнуть спину пришлые «ходи» с раскосыми глазами. Теперь таких в тайге не осталось… Несостоявшийся владелец, Хромой шел и шел, бездумно, безучастно ко всему окружающему, двигался, как запрограммированный автомат.
И лишь спустя многие недели ходьбы, изнемогая вместе с окружающей тайгой от жары, миновав несчетные распадки, обойдя лесистые сопки, стал он вынимать из котомки и бросать в высохшую траву металлические пластинки. Воровски оглядывался и, по-тигриному мягко ступая, шел дальше и дальше в таежную глухомань.
Впереди должна была встретиться Великая
Просека, пробитая в вековом лесу энтузиастами, обживающими таежную глушь, прокладывающими через нее стальные пути.
Казалось поначалу, что Хромой шел к этим людям, но, что-то почуяв, круто свернул он на восток и зашагал к океану, хоть и было до него еще море лесов.
Стояла редкая для этих мест жара. Иссохшая трава шуршала. Пот застилал прищуренные глаза Хромого. Но он, припадая на левую ногу, все шел и шел, оставляя за собой след из разбросанных пластин. Силы уже оставляли Хромого, но его гнал теперь, помимо чужой злой воли, еще и собственный Страх.
В давно пройденном им распадке лежала в траве пластинка, одна из многих. Олень, чутко поводя великолепной рогатой головой, нечаянно наступил на нее и сразу же отскочил, заподозрив недоброе. Задымилась под его копытом сухая трава, а пластинка ожила под жгучими лучами солнца, свернулась и воспламенилась.
Загорелась трава. Легкий ветерок раздул огонь и погнал по распадку к ближнему дереву. Дым окутал листву, а потом дерево загорелось, сначала у корня, затем жадные языки взвились к ветвям. Еще миг – и в смолистый факел превратилась нарядная черная береза, какой не встретишь ни в одном другом уголке земного шара.
Крепчал ветер, раздувая пожар. Скоро огненная стена двинулась, гоня перед собой перепуганного оленя.
Бушующее пламя губило вековые сосны, пахучий кедрач. Огонь приближался к заветной Просеке Молодых, грозя баракам, первым строениям и деревянным мостам новой дороги.
Казалось, ничто не остановит жаркого вала, и огненная стихия сметет все.
Дивизия поднялась по тревоге. Поднялась в прямом смысле – в воздух! И не тихоходные вертолеты, а быстрые самолеты в хвост друг другу вереницей полетели над тайгой, сберегая минуты, секунды…
В одном из самолетов как на подбор сидели тридцать три богатыря и с ними дядька Черномор, которого звали сержантом Спартаком. Носил он, как и все, тельняшку, форму поверх нее и берет десантника. Азиатский разрез глаз как-то не вязался у него с выпуклыми, четкими чертами лица,
