Л. Н. Толстой как школьный учитель - Эрнест Кросби

читая такие книги, как романы Дюма. Эта-то бессознательная школа, по мнению Толстого, подкапывалась под принудительную школу и сделала содержание ее почти ничем. Оставалась от нее только одна деспотическая форма... Он утверждает, что чем дальше уходить народ в своем развитии, тем более образование переходить из школы на улицу. Толстой порицает современное воспитание как нравственный деспотизм, как старание одного человека сделать другого совершенно похожим на себя, как ничем не оправдываемое нарушение в праве личности, на которое мы не имеем никакого нравственного права. И вот Толстой рисует контраст между ребенком на улице или дома и ребенком в школе. Один - "жизнерадостное, любознательное существо с улыбкой в глазах и на устах, во всем ищущее поучения, как радости, ясно и часто сильно выражающее свои мысли своим языком; другой -- измученное, сжавшееся существо, с выражением усталости, страха и скуки, повторяющее одними губами чужие слова на чужом языке, - существо, которого душа, как улитка, спряталась в свой домик". Пятнадцать лет спустя после своих опытов в школе Толстой собрал свои выводы в статьи о народном образовании. "Единственная основа образования, -- говорит он -- есть свобода, -- свобода для народа устраивать свои собственные школы, свобода для учеников выбирать, чему и как им учиться. И только опыт может указать наилучший метод преподавания, устанавливая наиболее естественное отношение между учителем и учениками. В каждом отдельном случае степень свободы определяется учителем его знанием, его талантами, но, вообще говоря, чем меньше в школ принуждения, тем она лучше". ГЛАВА Х Позднейшие взгляды Толстого. Нетрудно заметить, что в 1862 г. Толстой имел уже приблизительно те же взгляды, которые так выдвинули его теперь в ряду радикальных мыслителей. Абсолютная свобода -- вот его идеал, как в отношении к взрослым, так и в отношении к детям *(Дополняем здесь изложение автора некоторыми цитатами из писем и дневников Льва Николаевича. Ред.). В одном недавно опубликованном частном письме его мы находим некоторые указания на то, как смотрит он теперь на дело образования. Все преподавание, по его мнению, должно бы было распадаться на 7 предметов: 1. Религия и философия. 2. Естественные науки, механика, физика, химия, физиология. з. Математика и математические науки. 4. Языки. 5. Пластическое искусство, рисование, лепка. 6. Музыка, пение 7. Мастерства: столярное, плотничное, швейное и т. п. "Мне представляется так,--пишет Лев Николаевич, -- преподаватели для себя распределяют часы, но ученики вольны приходить или нет. "Как ни странно это кажется нам, так уродливо поставившим образование, но полная свобода обучения, т.-е. чтобы ученики сами бы приходили учиться, когда хотят,-- есть необходимое условие всякого плодотворного обучения так же, как необходимое условие питания есть то, чтобы питающемуся хотелось есть. Разница только в том, что в материальных делах вред отступления от свободы сейчас же проявляется, - сейчас же будет рвота или расстройство желудка; в духовных же вредные последствия проявятся не так скоро, - может быть, через года. "Только при полной свободе можно вести лучших учеников до тех пределов, до которых они могут дойти, а не задерживать их ради слабых, а они лучшие ученики, - самые нужные. Только при свободе можно избежать обычного явления: вызывания отвращения к предметам, которые, если бы их преподавать в свое время и свободно, были бы любимы; только при свободе возможно узнать, к какой специальности какой ученик имеет склонность, только свобода не нарушает воспитательного влияния. А то я буду говорить ученику, что не надо в жизни насилия, а над ним буду совершать самое тяжелое, - умственное насилие. Знаю я: что это трудно, но что же делать, когда поймешь, что всякое отступление от свободы губительно для самого дела образования. Да и не так трудно, когда твердо решишься, не делать глупого. Я думаю, надо так: А) от 2 до 3 дается урок математики, т.е. учения тому, что хочет ученик в этой области; В) от 3 до 5 рисование и т.д. Вы скажете: а самые маленькие? - Самые маленькие, если ведутся правильно, сами всегда просятся и любят аккуратность, т.е. подчиняются гипнозу подражания: вчера был после обеда урок, и нынче он после обеда желает урока. "Вообще, грубо представляется мне распределение времени и предметов так: всех часов бдения 16. Половину из них полагаю с перемежками отдыха, игры (чем моложе, тем длиннее) на воспитание в тесном смысле - просвещение, т.е. на работу для себя и других: чистить, носить, варить, рубить и т.п. "Другую половину отдаю учению. Предоставляю ему избирать из 7 предметов то, к чему его тянет. "Все это, как видите, написано кое-как. Я буду еще, если Бог велит, перерабатывать это... "Мне еще хочется добавить то, что я бы не советовал ничего затевать нового, как переезд на другое место или какое-либо теоретическое предопределение того, какая должна быть школа, не советовал бы и приглашать учителей, помощников, ни учеников, а пользоваться теми условиями, какие есть, развивая или, скорее, предоставляя развиваться дальнейшему. "Прибавляю еще о рисовании и музыке... "Обучение на фортепиано есть резкий признак ложно поставленного воспитания. Как в рисовании, так и в музыке, дети должны быть обучаемы, пользуясь самыми всегда доступными средствами (в рисовании мелом, углем, карандашом, в музыке - своей глоткой уметь передавать то, что они видят или слышат). Это начало. Если бы после - что очень жалко - для исключительных оказалось особенное дарование, тогда можно учиться писать масляными красками или играть па дорогих инструментах. "Для обучения этой элементарной грамоте рисовальной и музыкальной, я знаю, что есть хорошие, новые руководства. "Для обучения же языкам - чем больше, тем лучше - я думаю, надо учить французскому, немецкому, непременно английскому и эсперанто, если можно. И учить надо, предлагая им читать знакомую по-русски книгу, стараясь понимать общий смысл, попутно обращая внимание на нужнейшие слова, корни слов и грамматические формы"... Огромное значение, какое Толстой придает изучению языков, вполне понятно в виду того изолированного положения, в каком находится Россия по своему языку. Сравнительно немногие иностранцы дают себе труд заниматься изучением русского языка. Что маленькие дети легко научаются говорить на нескольких иностранных языках так же хорошо, как на своем родном, это факт общеизвестный. Но стоит ли заниматься языками так много в более позднем возрасте или при отсутствии особой склонности к ним, это для меня еще подлежит сомнению. Во всяком случае предложение Толстого не может принести вреда при том условии, при каком оно делается: учить лишь тех, которые