Правосудие в современной России. Том 1 - Екатерина Владимировна Михайлова

§ 2. Наука «Судебная деятельность»: от отрывочных знаний к доктрине

Суд в самой глубокой древности

Наша позиция: право, государство и суды (по крайней мере судебные функции государства) появились практически одновременно, ибо это составные элементы системного целого. О судьях, судах, судебных системах и даже об особом месте правосудия в государственной деятельности писали во все времена: начиная в Африке, например с Древнего Египта, совокупная история которого насчитывает, как минимум, 30 веков (3200 г. до н. э. — времена первого или второго фараона легендарного Менеса и до 30 г. и до н. э. — смерти Клеопатры), а в Азии с законов царя Вавилона Хаммурапи (1793–1750 гг. до н. э.). Некоторые современные авторы безапелляционно утверждают, что доктрине разделения, а следовательно, независимой судебной власти — целых 3000 лет[177].

Да о судах и правосудии писали, однако не делали из этого науку, про организацию судопроизводства в те далекие времена можно говорить, что «это был полет вслепую», учредители судебных инстанций действовали методом проб и ошибок.

Утилитарист И. Бентам: о целях судебной деятельности и ее роли

Родоначальник современной теории (доктрины) судебных систем Иеремия Бентам в труде «О судоустройстве» (1792 г.), обосновывая «цель, к которой должны стремиться судебные учреждения», писал: «законодатель (душа — Н. Колоколов) составил различные кодексы законов, ему остается устроить суды для применения законов к частным случаям (организовать управление — Н. Колоколов). В кодексах он (законодатель) выражает свою волю, посредством судебных мест он приводит ее в исполнение»[178] (душа управляет телом — Н. Колоколов). Ниже классик утилитаризма констатировал: «судебные учреждения суть ничто иное, как средства (аппарат — Н. Колоколов) для сообщения законам действительности»[179], если при этом «судебные решения соответствуют надеждам граждан» (тело должно быть умиротворено — Н. Колоколов), то «общественное доверие является счастливым результатом такого порядка вещей»[180].

Как видим, изучение в названной работы И. Бентама позволяет нам определиться с местом в «уголовно-правовых средств в государственном и социальном управления», а равно уяснить «роль судов этом самом управлении посредством применения методов (смертная казнь, тюрьма, штраф — Н. Колоколов), декларируемых в уголовном законе»[181].

Судебное право: чужие формы

Великий русский историк С.М. Соловьев признавал, что в государственном (а следовательно, и судебном) строительстве «чужие форм добровольно берутся, когда нет своих»[182]. Метод проб и ошибок в науке именуют экспериментом.

Эксперимент вообще и в судебном строительстве в части.

Чтобы разобраться в том, что такое эксперимент в судебном строительстве, опять обратимся А. Конт-Спонвилем. Примечательно (!), начиная с «Малого трактата о великих добродетелях» (Petit traite des grandes vertus), А. Конт-Спонвиль в своем фундаментальном «Философском словаре» (Dictionnaire philosophique), содержащем около 1200 терминов, по меткому выражению научного редактора перевода этой книги (философа Александра Прокофьевича Полякова, 1933 г. р.), «приглашает своего читателя к самым глубоким размышлениям». Не удивительно, что цитируемый нами философ даже никогда и не пытался дать «окончательный, исчерпывающе точный ответ» даже на самый простейший вопрос, что, как раз-то, и привлекает наше внимание.

Итак, эксперимент — «активный, обдуманный опыт»[183].

Особый интерес представляет мысль А. Конт-Спонвиля о том, что «знание, в котором нет ничего эмпирического, вообще не может быть знанием»[184]. из имеющегося в нашем распоряжении анализа данной обширной темы подчеркнем также еще и то, что «знание» (включая полученное в результате некоторого опыта, эксперимента, серии экспериментов) следует отделять от «послезнания», в основе которого лежит преимущественно многолетний, а то и многовековый опыт. Не случайно, А. Конт-Спонвиль подчеркивал мысль, что результат любого опыта историчен, так как новый опыт с легкостью может перечеркнуть все наше предыдущее «опытное» знание.

Мы же в своих рассуждениях еще раз вернемся к категории «эксперимент». А. Конт-Спонвиль не случайно противопоставлял опыт активный к приписываемому Исааку Ньютону «пассивному (пусть и включенному) наблюдению».

Юриспруденция — не физика, в силу особенностей нашей, по сути, социологической науки юристы лишены возможности проводить свои исследования в тиши лабораторий, бесчисленное число раз повторяя в одних и тех же стерильных условиях свои опыты.

Эксперименты одинаковые, а вот социумы разные…

Первыми данное явление заметили французы. Оказывается, что и суд присяжных, и суд мировой юстиции могут быть чужды не только в России. Данное обстоятельство французские исследователи скрывать никогда не пытались.

Так, у Адемара Эсмена (Жан-Поль Ипполит Эмманюэль, 1848–1913 гг.) — профессора парижского юридического факультета читаем: «английская конституция была одним из самых удачных решений политической задачи, что благоразумие повелевает западным народам воспользоваться этим решением, насколько это примиримо с их национальным характером»[185]. На это же странице у А. Эсмена в сноске находим еще более крамольную мысль: «Если ее можно видеть там, где она уже есть, если мы ее уже нашли, то зачем же еще искать ее»[186].

По мнению А. Эсмена, за безоглядную рецепцию всего английского на континенте выступали сами французы: во-первых, это был Шарль Луи де Монтескье (1689–1755 гг.). В частности, А. Эсмен предлагает вспомнить работу последнего «О духе законов» (1748 г.), особенно главу «Об английской конституции».

Вторым апологетом всего английского был швейцарец французского происхождения Жан-Луи де Делольм (1740–1806 гг.), книга которого «Об английской конституции» (1771 г.) пользовалась во Франции необычной популярностью.

Наконец, в-третьих, французы очень многое об английском праве узнали из труда Уильяма Блэкстона (1723–1780 гг.) «Комментарии на английские законы» (Commentaries on the Laws of England). Данная книга была издана в Оксфорде в четырех томах в 1766–1769 гг. Изложенные в ней мысли не были тайной и для российского читателя, ибо уже в 1780–1782 гг. в Московском университете С.Е. Десницким (1740–1789 гг.) была напечатан ее перевод на русский — «Истолкование Английских законов г. Блакстона» (особо подчеркнем то обстоятельство, что еще при жизни С.Е. Десницкого работа Блэкстона выдержала целых восемь изданий).

Не лишним будет подчеркнуть, что великие реформы 1861–1864 гг. (в том числе и судебная 1864 г.) — дело рук чиновников, взращенных в период «николаевской реакции». Почему они выбрали в качестве основного звена судебной системы суд с участием присяжных, как, впрочем, и мировую юстицию? Ответ очевиден: просто другого они не знали. В середине XIX в. считалось, что «народное» правосудие, основанное на устном судоговорении, — и на самом деле — лучшая форма правосудия[187].

Социально-правовые эксперименты XIX–XX вв.

Мы исходим из того, что любая революция — это социально-правовой эксперимент, другое дело, — удачный или неудачный.

Революционных изменений в истории человечества было великое множество, подавляющее большинство из них сопровождалось сменой экономической формации в конкретной стране (группе государств), что автоматически вело к смене политико-правового режима, ну и как следствие, кардинальному обновлению судебной системы (организации правосудия).

Вспомним Великую французскую революцию (1789–1799 гг.), результатом которой явились, в частности, знаменитые кодексы Наполеона — Code de procedure penale