Рычаг богатства. Технологическая креативность и экономический прогресс - Джоэль Мокир

ошибкой отождествлять то, что обычно называется луддизмом (бунт против машин), с рациональным сопротивлением новой технике со стороны групп, которым грозили убытки в случае ее внедрения. Во-первых, к разрушению машин нередко прибегали просто потому, что машины были удобной и уязвимой целью при трудовых конфликтах, а не только из-за возмущения воплощавшимися в них конкретными новыми технологиями. Что еще более важно, сопротивление новой технике нередко принимало скрытые формы, с трудом поддающиеся выявлению. В недавних исследованиях по социальной истории подчеркивается высокая организованность французских рабочих. После 1815 г. место гильдий заняли «общества взаимопомощи», нередко втайне игравшие роль профессиональной обороны. Мелкие независимые мастера зачастую поддерживали незаконные союзы в борьбе с предпринимателями-новаторами, с целью сокращения издержек переходившими на машины (Sewell, 1980, p. 182). В 1895 г. эти общества насчитывали почти 400 тыс. членов (Shorter and Tilly, 1974, p. 176)[157]. Необходимость задобрить квалифицированных ремесленников вполне могла иметь своим следствием выбор Францией технологий, отличавшихся от британских. Так, французская индустрия, возникшая в XIX в., по-прежнему основывалась на мелком ручном производстве, ориентированном на более-менее местные рынки. Некоторые историки экономики объясняют это различие между Великобританией и Францией разницей в темпах роста населения, однако нельзя же до бесконечности возлагать ответственность на демографические процессы. Таким образом, технический процесс во Франции в большей степени, чем в Великобритании, должен был учитывать интересы ремесленников и находить компромисс между традиционными навыками и потребностями современных заводов. В Бельгии, Швейцарии, Чехии и долине Рейна сопротивление новой хлопкопрядильной технике потерпело крах. С другой стороны, в Нидерландах рабочие неоднократно разрушали машины на текстильных предприятиях на юге страны. Хотя подобных инцидентов было немного, они вполне могли удерживать предпринимателей от установки нового оборудования.

Технический прогресс являлся результатом сотрудничества многих наций, помимо Великобритании, преимущества которой носили количественный и преходящий характер. Тем не менее мы можем извлечь важные уроки из сравнения тех путей, которыми шли страны Европы в 1750–1914 гг. Их сопоставление позволит пролить некоторый свет, например, на причины, по которым как будто бы соблюдается закон Кардуэлла, согласно которому никакая экономика не способна оставаться технологически креативной в течение длительного времени. Британия, колыбель технологий, из которых выросла промышленная революция, утратила свое лидерство в конце XIX – начале XX вв. Хотя историки экономики до сих пор дискутируют о том, замедлилось ли ее развитие до или после 1900 г., нет никаких сомнений, что в 1914 г. самые передовые технологии создавались уже в других странах.

* * *

Политическая экономия технических изменений остается почти не изученной сферой. Некоторым наблюдателям технический прогресс напоминает жизненный цикл человека: юношеская энергия сменяется осторожностью, присущей людям в летах, за которым следует немощность старческого или «климактерического» возраста. Для того чтобы подобный антропоморфный образ имел экономический смысл, он нуждается в конкретизации. Общества представляют собой совокупные образования и стареют не так, как отдельные люди. Если мы хотим понять, почему затухает инновационный огонь, то должны предложить модель, в которой технический прогресс создает условия для своего собственного угасания. Во-первых, вспомним, что социальные издержки инноваций частично обусловлены процессом «творческого разрушения». Шумпетер, популяризовавший это понятие, связывал его с капитализмом, но в реальности оно представляет собой неотъемлемую часть технического прогресса при любом экономическом режиме. Постоянное устаревание определенных негибких активов, имеющих вид как физического, так и гуманитарного капитала – вот та цена, которую общество платит за непрерывный прогресс. В той мере, в которой группы, выигрывающие от внедрения новых технологий, совпадают с группами, расплачивающимися за убытки (не превышающие величину прибыли), сопротивление техническому прогрессу будет слабым. Чем сильнее несовпадение двух этих групп, тем больше у проигравших окажется стимулов к тому, чтобы встать на пути у прогресса. Представляется вероятным, что ключевым фактором здесь является устаревание гуманитарного капитала, потому что его гибкость резко снижается к концу жизненного цикла. Но заметную роль играет и физический капитал. Впрочем, до тех пор, пока гарантирован свободный вход в отрасль, способность любой группы помешать внедрению новых технологий останется ограниченной. Таким образом, «жизненный цикл» технически развитого общества будет состоять из трех этапов. Первый из них – этап молодости, на котором новой технике удается заменить прежнюю технику благодаря своей более высокой эффективности. Этот этап соответствовал периоду с 1760 по 1830 гг. в Великобритании. Далее следует этап зрелости: новая техника доминирует, однако творческое разрушение, вызываемое новыми технологиями, взимает с общества все более высокую дань, вынуждая слои, все еще контролирующие ситуацию, принимать все более серьезные меры к своей защите. Для третьего этапа характерно наличие социальных или политических механизмов, защищающих успевшую устареть технику от инноваций. Если они работают успешно, общество лишается технологической креативности. Если они не выполняют своих задач, цикл начинается заново.

Имеет ли такая схематическая теория жизненных циклов хоть какую-то ценность? Ее предсказательные возможности очень ограниченны: не имея дополнительной информации, мы не сможем сказать, сколько времени общество будет обладать креативностью, каким образом оно ее утратит и сможет ли когда-нибудь ее вернуть. Однако, подобно большинству теоретических моделей, эта модель подсказывает экономисту-эмпирику и историку экономики, где искать конкретные факты. Обществам, впадающим в консерватизм после завершения креативного периода, приходится бороться с инновациями, создавая механизмы, не позволяющие существующим фирмам брать на вооружение новые идеи, препятствуя входу потенциальных новаторов в окостеневшие отрасли и пресекая проникновение новых идей из-за границы. Япония в 1638 г. практически закрыла свои рубежи для европейцев. Как мы видели, исламский мир и Китай пытались оградиться от западного влияния, прибегая к сочетанию идеологических и запретительных мер. Однако на самом Западе подобная оборона нередко принимала менее явные формы. Протекционистские тарифы столетиями обеспечивали выживание устаревших технологий (под предлогом необходимости смягчить тяготы переходного периода). С помощью гильдий, профсоюзов, ассоциаций производителей и лицензионных требований насаждался конформизм и предотвращалось появление новых людей с новыми идеями. По мере возрастания требований к объему основного капитала в промышленности новым барьером на пути новых идей и новых технологий становилось ограничение кредитов[158].

В поздневикторианской Великобритании новый правящий класс, пришедший к власти, защищал свои позиции, оградив британскую элиту от проникновения в ее ряды точно таких же предпринимателей, какие являлись ее прародителями. Он пытался перекроить иерархию ценностей, намереваясь вернуть производство и технику на то непрестижное место, которое они занимали в течение столетий до промышленной революции. Подобные попытки в целом были безуспешными. Вследствие конкуренции с другими индустриальными державами и внутренней конкуренции между британскими фирмами Великобритания никак не могла избежать второй промышленной революции. Однако британцы пытались осуществить вторую промышленную революцию с помощью тех орудий, которыми делалась первая, подобно тому, как генералы ведут новую войну, применяя тактику предыдущей войны. Систематическое использование