Рычаг богатства. Технологическая креативность и экономический прогресс - Джоэль Мокир
Таким образом, вердикт о значении патентной системы как одной из причин технической креативности будет определенно неоднозначным. С учетом частных и общественных издержек, связанных с получением патентов и с патентными тяжбами, а также наличия многочисленных альтернатив патентам, мы не можем сказать ничего определенного об их влиянии на техническую креативность общества[149]. Возможно, патентная система была относительно второстепенным фактором вследствие «бесплатных завтраков», которые приносит технический прогресс, то есть вследствие того, что социальная прибыль от изобретения нередко многократно превышает затраты на его разработку. Соответственно, изобретателю совсем не обязательно получать всю социальную прибыль, обеспеченную его творением, или хотя бы ее большую часть: небольшой доли может быть вполне достаточно для того, чтобы его усилия окупились. Патентная система гарантирует изобретателю получение части прибылей в течение конечного времени, тем самым, как ни странно, поощряя в первую очередь маргинальные изобретения. Разумеется, при большом числе таких маргинальных изобретений они тоже могут оказывать существенное влияние на экономический рост. Еще более важно то, что патентная система поощряет делать такие изобретения, от которых не ожидается высокой социальной прибыли вследствие очень низкой ex ante вероятности успеха, то есть она поощряет разработку идей, представляющих собой радикальный отход от общепризнанной практики, иными словами, согласно нашей терминологии, – макроизобретений. Таким образом, патентная система играет важную роль при осуществлении тех ярких прорывов, когда чудаки срывают банк. Шерер (Scherer, 1980, p. 448) полагает, что это случается очень редко. Социальные издержки, лежащие на другой чаше весов, включают многие часы, истраченные талантливыми и оригинальными мыслителями на погоню за технологическим миражом, сулящим золотые горы.
Была ли патентная система фактором, поощрявшим технические изменения во время промышленной революции? Даттон (Dutton, 1984) полагает, что такая несовершенная патентная система, как британская, представляла собой лучший из всех возможных миров. В отсутствие патентов изобретатели лишились бы финансовых стимулов. Однако слишком строгое соблюдение патентного законодательства могло бы затормозить распространение изобретений. Изобретателям казалось, что патентная система защищает их лучше, чем это было в действительности. Но этот разрыв между оценкой эффективности ex ante и ex post мог оказаться полезным. Также и интуиция, вероятно, подсказывает экономисту, что людей нельзя дурачить слишком долго. Впрочем, если исходить из этой логики, Атлантик-сити уже давным-давно бы разорился. Более того, изобретательство не совсем аналогично игре, потому что по определению не бывает двух одинаковых изобретений, и следовательно, та информация, которую потенциальный изобретатель может извлечь из прошлого опыта, ограниченна. Соответственно, вполне могло быть так, что патентная система обманывала будущих изобретателей, заставляя их стараться сильнее, чем в том случае, если бы они знали, как малы их шансы на выигрыш. Если дело действительно обстояло таким образом, то патентная система решала поставленные перед ней цели.
Другой возможной причиной, благодаря которой технический прогресс в 1760–1830 гг. шел в Великобритании значительно быстрее, чем на континенте, служило то, что промышленная революция совпала с одной из самых бурных эпох в истории Европы. Если французская революция и последующие войны существенно замедлили технический прогресс на континенте, вполне могло быть так, что небольшое преимущество, достигнутое Великобританией к концу 1780-х гг., к 1815 г. превратилось в огромный разрыв исключительно вследствие этого обстоятельства. Факты не слишком подтверждают такую интерпретацию. В годы войн британским технологиям стало труднее пересекать Ла-Манш, а после 1806 г. торговые связи Великобритании как с ее заморскими владениями, так и с континентом оказались под угрозой. Как указывает Кардуэлл (Cardwell, 1971, p. 150), Великобритания обладала более передовой техникой, в то время как Франция была ведущей научной нацией. Научные идеи и литература по-прежнему приходили из-за Ла-Манша, однако обмен технологиями пал жертвой разрыва торговых связей в 1793–1815 годах. Более того, на континенте в целом и во Франции в частности политика и война поглощали творческую энергию талантливых людей, замедляя прогресс. Карьера некоторых изобретателей была прервана политическими событиями[150].
И все же Великая французская революция и наполеоновские войны привели к приходу к власти более прогрессивных правительств в Европе. Во Франции субсидировались прикладные исследования, выдавались премии за полезные изобретения, а такие учебные заведения, как Ecole Polytechnique (основанная в 1794 г.) и Ecole des Arts et Metiers (основанная в 1804 г. по инициативе Бонапарта), позволяли мобилизовать технические таланты на решение текущих задач, обычно определявшихся правительством. Аналогичные заведения были созданы в Праге (1806), Вене (1815), Цюрихе (1855) и нидерландском Делфте (1863). Ту же идею воплощали в себе горные школы, наподобие той, что была основана в 1840 г. в Леобене (Австрия). Кульминацией этого процесса стало создание знаменитых германских технических университетов, первый из которых был основан в 1825 г. в Карлсруэ. Более того, катастрофическое состояние международной торговли также давало континенту определенные преимущества. В течение двух десятилетий его индустрия была защищена от дешевых британских промышленных товаров, что создавало «тепличные условия» для развития ряда отраслей, особенно хлопчатобумажной. Однако, несмотря на временное избавление от британской конкуренции, в зарождающихся отраслях на континенте не произошло ничего подобного британской промышленной революции. Некоторые города – например, бельгийский Гент и Мюлуз во французском Эльзасе – до 1815 г. сумели завести у себя хлопчатобумажные предприятия, но им так и не удалось набрать такого же импульса, как в Ланкашире. И все же, благодаря блокаде и стимулам, создававшимся французским императорским правительством, на континенте был сделан ряд важных технических прорывов – включая процесс мокрого прядения льна, жаккардовый станок и производство свекловичного сахара.
Помимо политических событий, существует вопрос социального окружения, в котором работали изобретатели и новаторы. Например, во Франции лишь немногие изобретатели сумели разбогатеть или извлечь иную пользу из своих разработок. Мы уже упоминали о печальной судьбе Леблана и Аргана. Робер (изобретатель непрерывного процесса производства бумаги), Тимонье (изобретатель швейной машины) и Жуффруа (в 1783 г. построивший первый работоспособный пароход) также умерли в нищете. Клод Шапп, изобретатель семафорного телеграфа, в 1805 г. совершил самоубийство из-за финансовых затруднений. Другие, такие, как де Жирар и Брюнель, в конце концов эмигрировали. Исключением был Жозеф-Мари Жаккар, изобретатель ткацкого станка, носящего его имя, получивший пенсию и патентные отчисления и ставший своего рода национальной знаменитостью. Николя Аппер,
