Европейская гражданская война (1917-1945) - Эрнст О. Нольте

в Германии к тем радикальным последствиям, как в Австрии, а именно к конфискации всего имущества царствовавших домов. В соответствии с традицией было, напротив, установлено различие между государственной и частной собственностью, и разграничение их предоставлено отдельным землям или же судам. По окончании инфляции много шума в связи с все еще продолжавшимися дебатами наделали некоторые новые решения судов по этому вопросу; страсти подогревались тем, что некоторые бывшие князья претендовали на ревальвацию своих съеденных инфляцией рент и т.п., причем суммы, на которые они претендовали, намного превосходили ту ревальвацию, которая была предусмотрена для мелких рантье и держателей вкладов. Поэтому КПГ внесла в декабре 1925 года законопроект, по которому предусматривалась экспроприация всего имущества бывших княжеских домов без какой-либо компенсации.

Конечно, это требование, выставленное под лозунгом "Ни пфеннига князьям!", было чрезвычайно популярно среди тех, кто потерял на ревальвации, а также среди безработных и пострадавших от войны, в чью пользу, согласно законопроекту, следовало обратить полученные средства. С другой стороны, право на безвозмездное отчуждение имущества целых групп граждан по политическим мотивам никак не вытекало из конституции, и коммунисты не скрывали, что речь идет о том, чтобы пробить хотя бы первую брешь в общественном строе, основанном на собственности. Но действовали они при этом очень ловко, предоставив надпартийному комитету во главе с леволиберальным профессором Робертом Рене Кучинским руководство проведением народной инициативы. Тем самым они поставили в трудное положение руководство СДПГ, которому из страха потерять значительную часть сторонников пришлось проявить готовность к совместным действиям с КПГ. Народная инициатива была поддержана на удивление большим числом голосов – 12,5 миллионов, гораздо больше, чем требовалось, так что, когда рейхстаг, как и следовало ожидать, отклонил законопроект, путь референдуму был открыт. Разгорелась жаркая публичная дискуссия, в которую вмешался и президент страны Гинденбург. Поскольку законопроект предполагал изменение конституции, требовалось набрать 20 млн. голосов, а на 20 июня 1926 года "за" проголосовали только 14, 5 млн. человек. Тем не менее это было большим успехом КПГ. Они заставили СДПГ пойти у них на поводу и сверх того добились, что очень многие избиратели-центристы проголосовали "за". Русский пример впервые утратил, похоже, свою пугающую силу, и очень многие избиратели голосовали в соответствии со своей социальной принадлежностью: рабочие-коммунисты, социал-демократы и христиане объединились, казалось, в единый фронт под руководством коммунистов.

Тем не менее основной результат выглядел так: с помощью самого популярного и на первый взгляд самого умеренного из возможных лозунгов КПГ, хотя и смогла увлечь за собой СДПГ и вызвать симпатию не только пролетариев-центристов, но и очень многих левых демократов (в том числе едва ли не всей левой интеллигенции), все же так и не вышла за пределы 40% голосов. То, что ей когда-нибудь удастся с помощью ее собственных лозунгов, таких, например, как диктатура пролетариата, пробиться легальным путем, практически исключалось. Партия была, несомненно, права, считая, что даже в условиях тяжелого кризиса только "вооруженное восстание" может привести к победе.

Противодействие национал-социалистов в ходе этих важных, а главное, симптоматичных событий носило эпизодический характер, и лишь усиливало впечатление комичности и незначительности депутата Фрика со товарищи. Они внесли в рейхстаг предложение об экспроприации имущества "банковских и биржевых князей и других паразитов народа", который был точным слепком с законопроекта коммунистов и социал-демократов и, конечно, не имел никаких шансов на то, чтобы его стали всерьез обсуждать. Но в том, что он направлен на подрыв существующего строя, сомнений не было, так что эта партия вряд ли могла в дальнейшем рассчитывать на естественные симпатии капиталистов. Если референдум и принес коммунистам в конечном итоге поражение, то над самыми радикальными своими врагами они одержали победу, причем не только количественную и материальную.,7

Но этих врагов коммунисты уже не воспринимали всерьез, как однозначно явствует из внутрипартийных споров в следующем году. Речь там вообще не шла об отношении к фашизму и наилучших методах борьбы с ним. Главной темой оставалась большевизация партии, при проведении которой Тельман и его сторонники наталкивались на ожесточенное сопротивление. Самыми резкими ее противниками были ультралевые, к которым присоединилась, утратив руководящую роль в партии, часть левых, группировавшаяся вокруг Рут Фишер и Аркадия Маслова. Первой, еще в 1925 году, оформилась команда Вернера Шолема, Ивана Катца и Артура Розенберга. Она упрекала коммунистических вождей в том, что им, видимо, "воплощением идеала ленинской партии представляется прусская армия довоенного образца". " В ответ ультралевых упрекали в том, что они видят в большевизме буржуазное заблуждение, и в этом, несомненно, была доля истины. Но поскольку Катц, Розенберг и Шолем были "еврейскими интеллигентами", то многим казалось, что они улавливают антисемитские обертоны в кампании против интеллигентов, начатой группой Тельмана по образцу сталинской полемики против Троцкого, Зиновьева и Каменева. Однако среди интеллигентов не было единства, а оппозиция насчитывала немало рабочих. В какой-то момент число оппозиционных группировок было не меньше десяти, и в результате почти дюжина депутатов рейхстага причисляла себя к левым коммунистам. Партийное руководство действовало очень умело в тактическом отношении и исключало одну за другой оппозиционные группы. Среди первых эта участь постигла группу, сложившуюся вокруг бывшего руководителя коммунального отдела ЦК КПГ Ивана Катца. Это была действительно очень радикальная группа, поскольку она считала, что название "антибольшевистский" следует почитать за честь до тех пор, пока большевизмом считается предпочтение "интересов русского государства, то есть русского капиталистического крестьянского большинства, интересам немецкого пролетариата", а во внутрипартийной жизни – замена партийной дисциплины рабским повиновением. Позже к ним присоединилась группа коммунистов за Советы под руководством Франца Пфемферта, называвшая Сталина "крестьянским Наполеоном" и даже видевшая в России "последний оплот буржуазии", а именно крупную национально-капиталистическую державу и врага пролетариата. "

Иными, и все же сходными путями шли такие левые и ультралевые, как Карл Корш, Гуго Урбане, Артур Розенберг, Аркадий Маслов и Рут Фишер. Некоторые из них отошли от коммунизма и даже марксизма, другие позже вернулись в партию. Мы не станем подробно отслеживать здесь все расколы и дискуссии [20], поскольку для нашей темы важен прежде всего следующий факт: ни одна из этих групп не ставила себе в заслугу, что она, несмотря на серьезные противоречия, стоит ближе к национал-социализму или же фашизму, чем партийное руководство. То же верно и для полемики. Даже решительно осуждая сталинский "социализм в одной стране", его никогда не называли фашистским, и даже когда Троцкий в 1930 году применил термин "национал-социализм" к деятельности Сталина21, он вовсе не имел в виду какой-либо параллели с партией Гитлера, которая была для него порождением контрреволюции, в то время