Европейская гражданская война (1917-1945) - Эрнст О. Нольте

он сам приписывает себе основную ответственность за события 8 и 9 ноября. Его линия защиты состояла в утверждении, что он преследовал ту же цель, что и правящие силы Баварии -Кар, Лоссов и Зайсер, и что побудительным стремлением всех действующих лиц была любовь к отечеству, которое в результате революционных посягательств коммунистов и слабости буржуазно-марксистского берлинского правительства оказалось в смертельной опасности. Стороны различались, по его мнению, лишь мерой проявленной энергии и решительности, а надежда на успех этой попытки национального спасения заключалась в возможности, что он и его партия увлекли бы за собой Баварское государство, рейхсвер и полицию в общем стремлении вперед. Образцами для него были, говорил Гитлер, Муссолини и Кемаль-Паша, а стремление к посту министра он считает недостойным "великого человека". "Я хотел уничтожить марксизм", поскольку марксизм со своей разлагающей деятельностью повинен в поражении Германии в мировой войне и стоит на пути того "последнего Божьего суда", предстать перед которым под старым знаменем "мы готовы и желаем".'

Заключительная речь Гитлера, которая явно произвела большое впечатление как на суд, так и на публику в зале, была, таким образом, прежде всего обвинительной речью, направленной в большой своей части против тех же людей, которых обвиняли и коммунисты, а именно против "Эберта и Шейдемана со товарищи", однако мотивы обвинения у Гитлера прямо противоположные: не мнимая сог^иальная измена ставится им в вину, а измена родине и государственная измена. В целом эта речь представляла собой потенциальное объявление войны враждебному миру, и сверх того решительное одобрение войны как таковой. Она была, таким образом, резко противоположна страстному интернационализму первого всемирного Конгресса Коминтерна. Но и в ней нельзя не почувствовать дыхания подлинной страстности, способной увлекать за собой огромные массы, националистической и государственной страстности, в подоплеке которой нетрудно, однако, распознать страстность социальную. Нападение и защита были тесно связаны между собой, и поскольку суд был явно проникнут сходными ощущениями, Гитлер, чьи "заслуги перед Родиной" были прямо отмечены, за государственную измену был приговорен лишь к минимальному наказанию в виде пяти лет заключения, причем ему было обещано скорое условно-досрочное освобождение.

Совсем другой исход имел так называемый процесс ЧК, который проходил годом позже, с 10 февраля по 22 апреля 1925 года, в Государственном суде по охране республики в Лейпциге. Основным предметом рассмотрения была попытка захвата власти коммунистами в 1923 году, а повод состоял в том, что властям удалось захватить руководителя "группы Т" (террористической) Феликса Ноймана и даже арестовать советско-V го главного военного руководителя восстания, Александра Скоблевского (он же Розе, Горев или "Гельмут"). Нойман дал обширные показания, касавшиеся прежде всего убийства некоего предателя, а также готовившегося покушения на генерала фон Секта. Этот процесс был также в большой мере политическим и пропагандистским, поскольку адвокаты либо были коммунистами, либо не скрывали симпатии к коммунистам. Председатель суда, напротив, не выказывал ни малейшей снисходительности, так что дело частенько доходило до жарких столкновений.

Суд счел доказанным, что группа ЧК действовала по заданию высших партийных органов, и с полным основанием отвел возражение защиты, что Коммунистическая партия не одобряет индивидуального террора. Но предметом рассмотрения в ходе процесса стал лишь незначительный фрагмент большого подрывного движения 1923 года, хотя тезис прокурора, утверждавшего, что даже конституционные органы власти у коммунистов считаются фашистскими, и что ссылка на желание защитить легальные рабочие правительства является лишь прикрытием агрессивных устремлений, не встретил возражений. Трое из основных обвиняемых, в том числе Нойман и Скоблевский, были приговорены к смертной казни, прочие получили различные сроки тюремного заключения, в том числе весьма продолжительные.

Конечно, два эти процесса уже по самому своему ходу были примечательными примерами того различного отношения к правым и левым, которым тогда в особенности возмущался Эмиль Юлиус Гумбель и которое сегодня является предметом почти всеобщего осуждения. Но давайте спросим себя сперва, бывало ли когда-либо в истории, чтобы подвергшаяся нападению система применяла одни и те же критерии к своим врагам и к тем, кто стремился ей помочь; и не отнимаем ли мы у коммунистов заслуженную ими честь, отрицая, что насильственное свержение капиталистической, то есть европейской индустриальной, системы было бы куда более значительным и революционным событием, чем установление антипарламентской диктатуры для защиты от такого свержения. Самое примечательное, однако, что правительство рейха не завело дальнейшего дела на тех, кто был признан судом собственно виновными, то есть против руководства Коммунистической партии, и что смертные приговоры не были приведены в исполнение. Первое можно объяснить общими политическими и внешнеполитическими соображениями, но второе останется непонятным, если не упомянуть третий судебный процесс, так называемое "дело студентов", рассматривавшееся в Москве в июне-июле 1925 года.

Обвиняемыми были немецкие студенты д-р Киндерман, Вольшт и фон Дитмар. В сентябре 1924 года они приехали в Москву в научную командировку, в ходе которой планировался ряд докладов; их документы, после долгих переговоров с советским посольством, были оформлены по всем правилам. После двухнедельного пребывания в Москве они были арестованы ГПУ и помещены на Лубянку. Следствие тянулось долго, и наконец было предъявлено обвинение, согласно которому трое студентов были засланы в Россию "бригадой Консул" с целью шпионажа и убийства "Сталина и Троцкого". Во время процесса в "Правде" и "Известиях" публиковались карикатуры. Одна из них изображает огромного звероподобного до зубов вооруженного студента со свастикой на рукаве, стреляющего из пистолета по портретам Сталина и Троцкого. В отчетах о процессе утверждалось, что речь идет о "передовом отряде фашизма", который проник в Советский Союз и должен быть обезврежен. Зачинщиками называли советника посольства Хильгера, главного редактора газеты "Бер-линер Тагеблатт" Теодора Вольфа и даже бывшего рейхсканцлера Миха-элиса. В основном же обвинение было нацелено на капитана Эрхардта и (давно распущенную) "Бригаду "Консул". Посол фон Брокдорф-Рантцау сначала с таким доверием отнесся к следственным органам, что поверил их утверждению, будто эта "шайка убийц" готовила покушение и на него2, но позже проявил всю возможную активность для их защиты. В немецкой печати процесс получил широчайший резонанс. Быстро выяснилось, сколь незначительны и банальны факты, приводимые обвинением как доказательства широко раскинувшегося антисоветского заговора, -например, получение денег от Теодора Вольфа. Густав Хильгер также смог убедительно опровергнуть выдвинутые против него подозрения. Несмотря на это, обвиняемые были приговорены к смерти. Возмущение "московским позорным правосудием" в Германии было велико. "Фоссише Цайтунг" напомнила о революционных принципах судоговорения, разработанных французом Садулем во время процесса против эсеров в 1922 году и противоречившим всем понятиям государственного права, поскольку в качестве критерия выдвигалось "исключительно благо революции", а не собственная вина обвиняемых3; "Форвертс" резко критиковала "восточное