Европейская гражданская война (1917-1945) - Эрнст О. Нольте
Поэтому можно было бы и в самом деле рассматривать время первой пятилетки и коллективизации как ускоренное наверстывание всеобщего процесса и закладывание основ коллективистического крупного сельского хозяйства, которое соответствовало русским традициям и обстановке. Жертвы предстают тогда достойными сожаления, но неизбежными накладными расходами, а претензии партии и ее руководителя на тоталитарное господство выглядят оправданными и рациональными, поскольку с их помощью было достигнуто необходимое.
Однако не менее – если не более – правдоподобно то, что подлинным мотивом партии было стремление к физическому уничтожению вражеского класса, и именно поэтому уничтожали как раз самых энергичных и толковых представителей крестьянства, а в результате сельскому хозяйству страны был нанесен ущерб, от которого оно не могло оправиться в течение долгих десятилетий, ущерб, который никак нельзя назвать рациональным.
Как сильно было стремление к уничтожению классов и традиций, считавшихся реакционными, хотя они на самом деле вовсе таковыми не были или были только отчасти, доказывает уже само название книги, вышедшей в Берлине в 1931 году; автором её был еврейский коммунист Отто Геллер. Книга называлась "Гибель еврейства". Под этим подразумевалось не физическое уничтожение, а конец "еврейского местечка с его грязью, его моральным разложением, его отсутствием культуры" благодаря построению социализма, открывшему перед евреями возможности жизни и расселения в Биробиджане – новые, современные, свободные от гнета отмершей традиции. Но и западное еврейство находится, по Геллеру, на пути к гибели – из-за ассимиляции, падения рождаемости, смешанных браков. Тем самым еврейство в Советском Союзе оказывается в выигрыше, а западное – жертвой последствий "грехопадения человечества", перехода от первоначального общинного производства к обществу товарного производства; евреи как "первые горожане" и народ торговцев приняли деятельное участие в этом грехопадении, но сегодня оно снимается в социализме. Поэтому в Советском Союзе число евреев в партии, бывшее сперва непропорционально большим, все более нормализуется. Зато на Западе "последний, самый отчаянный и самый дикий национализм" испускает "свой убогий дух", а именно сионизм, это "порождение мелкобуржуазности".15
Итак, всё то же понятие прогресса и "железной поступи истории" приговаривает к гибели вслед за помещиками и буржуями также и работающих на своей земле крестьян, и ведущих торговлю евреев, – к гибели, которая не обязательно должна была означать физическое уничтожение, но очень легко могла его означать. Геллер не без оснований указывает на то, что преобладающее большинство еврейской интеллигенции примкнуло к меньшевикам. Согласно этому пониманию прогресса, социал-демократы и правые социалисты тоже были обречены на гибель, равно как и вся общественная система Запада в целом, та самая общественная система продуктивных различий, которая только и сделала вообще возможным понятие прогресса.
А разве та же логика и тот же парадокс не прослеживается и в советской индустриализации? Разве не было, с одной стороны, замечание Сталина в его знаменитой речи о задачах экономистов, что старая Россия постоянно терпела поражения из-за своей отсталости, и по этой причине "мы больше не можем позволить себе быть отсталыми"16, верным, если ограничить его применение первыми двадцатью годами двадцатого столетия? Но разве самое большое государство мира, развивая с величайшим напряжением свою тяжелую промышленность, а тем самым и военное производство, не стало очень скоро такой же великой угрозой равноправию, да и вообще независимому существованию своих соседей, какую видел Карл Маркс в царской России XIX столетия,- особенно учитывая тот факт, что это государство имело теперь в соседних странах собственные партии, считавшие Страну Советов своей родиной?
Оба эти вопроса не часто обсуждались в Германии с 1924 по 1929 год. И все же новый феномен на Востоке уже отбрасывал свою тень в тот момент, когда в германском рейхе вновь стабилизировался старый порядок, бывший по сути дела порядком всего Запада.
7. Период стабилизации Веймарской республики (1924-1929)
Даже стабилизация валюты не могла еще стать мановением палочки волшебника, которое мгновенно нормализовало бы ситуацию в Германии. Выборы в рейхстаг 4 мая 1924 года проходили еще в обстановке крайнего возбуждения, и "Ди фёлькишен" [партии националистического толка], как и КПГ, достигли значительных успехов. Национал-социалистская партия свободы, новое формирование, состоявшее из "Ди фёлькишен" и приверженцев Гитлера, получила 32 мандата; впрочем, коммунисты, обладатели 62 мест, значительно ее превосходили. СДПГ сохранила за собой лишь 100 мест, и примерно столько же получили немецкие националисты. Тем не менее Вильгельм Маркс, политик-центрист, сменивший в декабре 1923 года Штреземана, смог сохранить за собой пост главы правительства и провести с помощью части немецких националистов план Дауэса, поставивший репарационные обязательства Германии на новую основу и вызвавший приток иностранных кредитов. Правительство сумело воспользоваться улучшением обстановки, так что на выборах в рейхстаг 7 декабря 1924 года число коммунистов в парламенте сократилось до 45, а "Дер фёлькишен" – до 14, в то время как СДПГ отвоевала 30 мандатов, а Немецкая национальная народная партия сохранила свое прежнее положение. Однако социал-демократы продолжали воздерживаться от участия в правительстве, так что правительства образовывал до 1928 года при рейхсканцлерах Лютере и Марксе Гражданский блок переменного состава, куда немецкие националисты входили сначала в 1925 году вплоть до их выхода из правительства из-за Локарнских соглашений, и затем снова в 1927/28 годах. Выборы в рейхстаг 20 мая 1928 года принесли большой успех как социал-демократам, так и коммунистам, и привели к созданию кабинета "большой коалиции" под руководством социал-демократа Германа Мюллера; спустя полтора года, в конце 1929 года, этот кабинет уже сильно шатался под воздействием начинающегося мирового экономического кризиса, еще прежде, чем в марте 1930 года с созывом президентского кабинета Брюнинга пришла к концу эпоха подлинно парламентского правления.
Если же не сосредоточиваться в первую очередь на результатах выборов и событиях в рейхстаге, то символы окончания кризиса 1923 года и начала стабилизации можно увидеть в двух судебных процессах, в ходе которых был вынесен приговор поведению коммунистов и национал-социалистов: это процесс Гитлера в Мюнхене и процесс Чека в Лейпциге. Обвиняемые в обоих процессах отделались очень легко, но это верно лишь потому, что с лейпцигским процессом оказался связан судебный процесс в Москве, так называемое дело студентов.
Дело против Адольфа Гитлера, Эриха Людендорфа и еще нескольких обвиняемых рассматривалось в народном суде Мюнхена с конца февраля по конец марта 1924 года. Очень скоро выяснилось, что главная роль принадлежит Гитлеру, и что
