Европейская гражданская война (1917-1945) - Эрнст О. Нольте
Миллионноногое тело. Трещит штукатурка…
Миллионные массы: одно сердце, одна воля, одна поступь!
Шагом марш! Шагом марш!
Они маршируют и маршируют.
Марш-марш…
Так взаимно превращались друг в друга торжества и пропаганда, и чем отчетливее было стремления индивидов или групп к дистанционному воздействию на других и сообщению им правильных мнений, тем в более чистом виде выступала пропаганда. В течение долгих лет Советский Союз казался одной-единственной классной доской, которая сверху донизу была исчерчена лозунгами, картинками, призывами и обвинениями, и все они указывали в одном и том же направлении, независимо от того, встречались ли они на стенах и колоннах или же в брошюрах и книгах. Вот сидит "враг Капитал", толстяк с неприятными чертами лица посреди бесчисленных слитков золота; вот Антанта, воплощенная в тройке буржуа в цилиндрах и с животами, набитыми деньгами – через цвета национальных флагов их можно определить как Францию, Англию и США, – на высокой сцене перед нищими и угнетенными массами восседает Антанта с подписью "Капиталисты всех стран, соединяйтесь"; но вот и парящий ангел разбрасывает над большой толпой цветы, эти люди собрались на "праздник трудящихся всех стран".
На плакатах эпохи гражданской войны Врангель изображен в виде получеловека со звериной челюстью и кинжалом; рабочий волочит по земле
огромную гранату, названную "подарком белому пану" (польским помещикам и капиталистам); на плакатах представлена карта мира, на которой красное знамя развевается уже над всей Европой.10 Эти изображения и надписи до неотличимости похожи на то, как изображались белые: наполненные трупами подвалы, отрезанные головы, массовые расстрелы, но при этом нет ни малейшего намека на красный террор. Впрочем, своеобразная и не вполне достоверная аналогия к собственным действиям проявляются в утверждении, будто из пленников, которых белые брали при подозрительных обстоятельствах, они без всякого следствия расстреливали всех, у кого были мозолистые рабочие руки. А подлинная разница заметна в изображениях порки, каковую на самом деле вроде бы практиковали только белые. С другой стороны, советская пропаганда казалась иностранцам недостоверной, когда в ней сообщалось о массовых убийствах жен германских пролетариев и об ужасных пытках, коим подвергались коммунисты-узники в Германии."
В конце двадцатых годов образ пропаганды изменился: теперь на больших классных досках все больше изображается Советский Союз, во многих местах на эту карту наносятся великие проекты пятилетнего плана, и повсюду в людей вдалбливается постановление XV партийной конференции о том, что в короткий срок СССР "догонит и перегонит" наиболее развитые капиталистические страны. Но тщательно подготавливаемые поездки иностранных делегаций, которые желали встретиться с народом, а встречались только с агентами ЧК или ГПУ13, были пропагандой; пропагандой были и приемные часы безвластного "президента государства" Михаила Калинина, и "агитацией и пропагандой" являлась единственная задача одного из крупнейших отделов ЦК КПСС. Даже в 1941 году Советский Союз все еще был страной пропаганды, но даже в ее самых рутинных и грубых формах оставалось нечто от настроя тех ранних песен и праздников, в которых нашли свое выражение эмоции и воззрения, лежавшие в основе великого интернационального движения.
Совершенно по-иному обстояли дела с традицией, в которой коренились песни национал-социалистского движения. Они тоже восходят к предвоенному времени. Хотя в песнях рабочего движения нигде и речи не было о "науке", но все-таки до 1914 года их совершенно преобладающим образом наполнял оптимистический дух прогрессистской эпохи. Тем временем значительные философы уже давно критиковали чересчур банальное и поверхностное понятие прогресса, в литературе и науке открыли значение мифа и культа в древности, "перелетная птица" вновь обрела и всем сердцем восприняла родину и ее традиции:
Kein schoner Land in dieser Zeit
als hier das unsre weit und breit,
wo wir uns finden wohl unter Linden
zur Abendszeit. "*
(В это время нет страны прекраснее,
Чем широко раскинувшаяся наша,
Где нам хорошо под липами
Вечером.)
Здесь война не должна восприниматься, в первую очередь, как крушение надежд и дело рук зловредного меньшинства, господствующего класса. Скорее, миллионы немцев переживали ее как освобождение от рутины будней, как призыв к героическим жертвам, как подкрепление прежних убеждений, и в августе 1914 года даже для подавляющей массы социал-демократов осязаемой истиной стало то, что Германия, далеко превосходившая царскую Россию в культурном отношении, обязана защищаться от существовавшей с давних пор, а теперь обострившейся российской угрозы. А после поражения выяснилось, что как раз в таком бедственном положении те содержания чувств, что некогда были уместными в религии, оказались в состоянии сопрягаться с патриотизмом и произвести нечто похожее на то древнее единение служения родине и богослужения, к которому задолго до войны обращались очи страждущих. В качестве примера можно привести стихотворение Александра Шредера "Немецкая присяга":
Heilig Vaterland, in Gefahren
Deine Sonne stehn, Dich zu wahren,
Von Gefahr umringt, Heilig Vaterland,
Schau, von Waffen blinkt jede Hand
Bei den Sternen steht, was wir schworen,
Der die Sterne lenkt, wird uns hOren
Eh der Fremde Dir Deine Kronen raubt
Deutschland fallen wir Haupt bei Haupt.
Heilig Vaterland, heb zur Stunde
Kiihn Dein Angesicht in die Runde
Sie uns all entbrannt Sohn bei Sohnen stehen
Du sollst bleiben, Land, wir vergehn.
(О святая Отчизна, ты в опасности,
Твои сыны готовы сберечь тебя,
Окруженную опасностями, о святая Отчизна,
Смотри, в каждой руке сверкает оружие
Среди звезд то, чему мы присягаем,
Кто направляет звезды, услышит нас,
Прежде, чем чужак похитит у тебя твои короны,
Мы сложим головы за Германию.
О святая Отчизна, поднимай теперь
Смело твой лик в нашем кругу,
Смотри, как стоим все мы, воспылавшие любовью сыны,
Ты должна остаться, Родина, нас же не будет.)
В связи с ужасами современных сугубо материальных битв можно насмехаться над панегирическим тоном; можно спорить о том, заслуживает ли такой хвалебной песни эта страна фабрик, банков и кропотливого труда. Но если бы Германия и на самом деле была не чем иным, как примером глобального общества, состоящего из кучки эксплуататоров и бесчисленных эксплуатируемых, то тогда бы это стихотворение не нашло отголосков в душах. Можно предположить, что его воздействие ограничивалось буржуазными кругами, но тогда встает вопрос, насколько велики или малы были круги, самоощущение и мышление которых вращалось не только вокруг универсального "противоречия между трудом и капиталом". Во всяком случае, социал-демократ Карл Брёгер в годы борьбы за Рур говорил по
