Европейская гражданская война (1917-1945) - Эрнст О. Нольте

(Воин в солдатском мундире, теперь ты должен решить,

Причисляешь ли ты себя к разбойникам, или к нам, страдающим от голода.

Наша суровая борьба идет с хищниками этого мира И с каждым, кто себя противопоставляет нам. Если же ты все-таки причисляешь себя к нам, голодающим пролетариям,

То ты должен бороться вместе с нами, и мы убьем разбойников.)

"Оргеш", т. е. добровольческий корпус, а также Гитлер уже играют в этих песнях значительную роль, и если Гитлер и Дитрих Эккарт, равно как и их "нацисты" пока еще предстают в виде смехотворных фигур, то к Ор-гешу обращены более чем серьезные слова:

Millionen erschieBen,

Orgesch, das konnt ihr nicht,

Aus unserem Blute wird sprieBen

Das Proletariergericht.s

(Расстрелять миллионы,

Оргеш, тебе это не по силам,

Нашей кровью взрастет

Пролетарский суд.)

Но решительнее всего звучит песня "Молодой гвардии":

Wir sind die erste Reihe,

Wir gehen drauf und dran,

Wir sind die Junge Garde,

Wir greifen, greifen an.

In ArbeitsschweiB die Stirne,

Der Magen nungerleer, ja leer,

Die Hand voll RuB und Schwielen,

Umspannet das Gewehr.

So steht die Junge Garde,

Zum Klassenkampf bereit,

Erst wenn die Burger bluten

Dann sind wir erst befreit.

Es lebe SowjetruBland,

Hort! Wir marschieren schon,

Wir stiirmen in dem Zeichen

Der Vblker-Revolution!

Sprung auf die Barrikaden,

Heraus zum BUrgerkrieg, ja

Krieg, Pflanzt auf die

Sowjetfahnen Zum blutigrosen Sieg.

(Мы в первом ряду,

Мы расходуем силы и беремся за дело,

Мы – Молодая гвардия,

Мы атакуем, атакуем.

Лбы в трудовом поту,

Желудки пусты от голода, да, пусты,

Руки в ржавчине и мозолях

Сжимают винтовки.

Так стоит Молодая гвардия

Наготове к классовой борьбе,

Лишь когда буржуи будут истекать кровью,

Лишь тогда мы будем освобождены.

Да здравствует Советская Россия!

Слушайте! Мы уже маршируем,

Мы идем на штурм под знаком

Революции народов!

Одним прыжком – на баррикады,

Вперед на гражданскую войну, да, войну,

Водружайте советские знамена!

К кроваво-красной победе!)

Но все эти призывы к войне и к гражданской войне, тем не менее, оставались в конечном счете связанными с представлением о мирной, гармоничной, несложной жизни, соразмерной природе, и жизнь эта казалась очень близкой, но при этом очень отдаленной от той загадочной силы, что зовется "разбойниками" или "реакцией":

Die Borsen reiBt ein!

Und auch die Banken

Und alles andre noch, woran wir kranken.

Sprengt all das Grauen auf.

Fragt nicht, was werde;

Es bleibet uns gewiB

Die reiche Erde.

Sie bringt genug hervor

Zu Lust und Leber»,

Fur jedes Menschenkind!

So Brot wie Reben.

Wir wissen, was wir tun,

Wenn wir vernichten.

Es ist ein gliihend Werk,

Ein heilig Richten.

Es ist das klarste Krieg

Um reinstes Recht.

Hell jauchzt die Losung auf:

Nicht Herr, nicht Knecht.

(Сносите биржи!

И банки,

И все прочее, чем мы больны.

Взламывайте весь ужас.

Не спрашивайте, что будет;

Нам, конечно, останется

Богатая земля.

Она приносит достаточно

Ради удовольствия и жизни,

Для каждого дитяти человеческого

И хлеба, и винограда.

Мы знаем, что делаем,

Когда мы занимаемся уничтожением.

Это пламенное творчество,

Священный суд.

Это яснейшая война

За чистейшее право.

Раздается светлый и радостный лозунг:

Ни господина, ни раба.)

Для этого раннего периода можно без опаски цитировать немецкие песни, если мы хотим постичь дух русской революции, который во всем, что надстраивалось над стихийными требованиями земли и мира, был совершенно интернационалистичным, и чьи поборники вечером 8 ноября [1917 года] среди все еще присутствовавших делегатов II съезда Советов в глубоком волнении пели "Интернационал". После этого, с осознанием того, что всемирно-исторический шаг сделан, революция вновь и вновь представала на сцене на своих больших праздниках.8 Среди голода и нужды Петроград и Москва в начале двадцатых годов все еще представляли собой весьма оживленные города, где проявлялась спонтанность масс, несмотря на то, что партийное управление и партийный контроль уже, без сомнения, повсеместно распространились. Наблюдатели полагали, будто узнают одну из основных черт русского человека, когда импровизированные сцены на улицах облегчали естественное взаимодействие участников представления с публикой. Например, рабочие меховой фабрики сажали кукол в масках Муссолини, Ллойд Джорджа и других политиков капиталистического мира в громадную клетку и везли их при большом стечении народа через весь город, с надписью: "Шкуры всемирных хищников, выдублены и обработаны на меховой фабрике Сорокоумова." В другой клетке наблюдатели могли видеть гигантского паука с надписью "капитал". Толпа ликовала, когда паука вытаскивали из клетки и сжигали. Но широкие массы сплачивались, например, еще и тогда, когда устраивались спектакли-процессы против отсутствовавших преступников, например, процесс против убийц Розы Люксембург или же процесс против Врангеля.

Все это было в гораздо большей степени праздником, чем просто пропагандой, поскольку границы между действующими лицами и зрителями здесь стирались, однако кульминации такие торжества достигали в больших массовых праздниках, когда революция и ее действующие лица повторяли и чествовали самих себя. На таких праздниках перед петроградским Зимним дворцом сооружалась гигантская сцена, в верхней части которой при ярком освещении обедают толстые буржуа вместе со своими любовницами, а на площади под ними и перед ними приходит в движение неотличимая от публики неосвещенная толпа. Раздаются выстрелы, формируются отряды Красной Гвардии, выстраиваются в колонны броневики. Пирующие "буржуи" от страха лишаются дара речи, они встают из-за

столов и обращаются в бегство, а революционные формирования с криками и стрельбой продвигаются вперед. На заднем плане оседает высокая стена, за ней виднеется древо свободы, обвитое красными лентами, и множество людей в военной форме сбегаются к нему и обменивают свое оружие на косы, вилы и молоты: вместо военных конфликтов начинается великое братание всего человечества ради мирного труда, раздается "Интернационал", а фейерверк озаряет всю сцену, на которой актеры и зрители образуют неразличимое единство. Тем самым индивиды преодолевают изолированное и бедственное положение, обретая безграничную силу масс. Исчезают будни и разделение труда; новый мир и новый человек вступают в игру, являющуюся сразу и финалом (Nach-spiel), и прелюдией (Vor-spiel).

Такие торжества превратились в культ, когда после смерти Ленина набальзамированный труп основателя советского государства обрел место упокоения в мавзолее на Красной площади, – день за днем многие тысячи людей в длинных очередях терпеливо дожидались, когда они смогут взглянуть на единственные и самые ценные в Советском Союзе мощи.

В