Путь киновари - Юлиус Эвола

себе отчет в сумеречном характере той эпохи, в которой мы живем. Однако он не обладал адекватными ориентирами традиционного характера и поддерживал свойственные нынешним временам искаженные идеи. В своем предисловии я отметил как одну из главных заслуг Шпенглера его вклад в преодоление линейного и эволюционного взгляда на историю, в существенное расширение и обогащение горизонтов. Отрицательным же аспектом стало его утверждение исторического плюрализма и, таким образом, релятивизма. Для Шпенглера существует не «цивилизация» в единственном числе, а отдельные и прерывающиеся цивилизации, каждая из которых представляет собой закрытый сосуд, имеющий, как биологические организмы, рождение, молодость, зрелость и неизбежный закат: этот цикл для каждой цивилизации повторяется через одинаковые фазы и по одному и тому же шаблону. Такая концепция может иметь ценность только для внешней и эпизодической стороны разных цивилизаций; она в значительной степени все упрощает. Кроме того, в шпенглеровской морфологии речь идет больше о некотором роде психологии цивилизаций, основанной на достаточно обманчивом и второстепенном материале, нежели об их философии и метафизике. Тем не менее, главное, что нужно признать в плюрализме цивилизаций — это их принципиальный дуализм: оппозиция традиционных и «современных» цивилизаций (или фаз цивилизаций). Этот дуализм, рассмотренный в «Восстании против современного мира», частично соответствует известной шпенглеровской оппозиции «культуры» и «цивилизации», где первый термин обозначает формы или фазы цивилизации качественного, органичного, дифференцированного и живого характера, а второй — формы или фазы цивилизации рационалистического, городского, механистичного, бесформенного, бездушного характера. Шпенглер достаточно удачно описал облик всего того, что является «цивилизацией», последней сумеречной фазой (в его картине) каждого цикла, но по причине указанной нехватки адекватных ориентиров он имел лишь неполную и неадекватную перспективу «культуры», то есть традиционной цивилизации.

У него совершенно не было чувства метафизического и трансцендентного измерения, составляющей суть всякой подлинной «культуры». Далее, очевидным искажением является отнесение Шпенглером «культуры» к «жизни», «инстинкту», расе и «материнской» основе, иррациональной и почти что бессознательной сущности и бытию, противопоставленным форме «пробужденного бытия», интеллектуального и «одухотворенного». В этом очевидно губительное влияние современной философии жизни и иррационального. В других случаях, не фокусируясь на области истории (в последний раз, например, совсем недавно, в очерке под заголовком «Символ, миф и иррационалистический уклон» (Il simbolo, il mito е la deviazione irrazionalistica), вышедшем в 1960-м году в немецком журнале «Антей» (Antaios)), я подчеркивал, что идеи этого рода отражают исключительно экзистенциальное разложение, к которому привел процесс вырождения. Erleben, простой пережитый опыт и регрессивное отождествление с жизнью с одной стороны, и абстрактное интеллектуальное знание с другой — «бытие», лишенное интеллектуальной ясности, и интеллектуальная ясность, лишенная бытия, — являются двумя частями предшествующего им высшего единства, непонимание чего делает невозможным истинное понимание центра каждой подлинной «культуры» мира истоков, несовременных цивилизаций. Прояснение этого вопроса мне кажется более чем уместным, поскольку различные современные интерпретации символа и мифа отражают как раз эту иррационалистическую ошибку. Вместе со Шпенглером обманывается и Клагес, продолжающий ту же линию, доходя до смешения с «духом» того, что есть просто Verstand, абстрактный интеллект, «противник жизни и души»: и я уже показал, что Юнг двигался примерно в том же направлении.

Из-за великодушия, а также потому что в предисловии к переводу это было неуместно, я не стал останавливаться на выявлении всех ошибок и неточностей в работе Шпенглера. Их было больше, чем удачных догадок: например, некоторые вещи, которые он говорил о буддизме и даосизме, просто заставляли бледнеть от ужаса. То же самое касалось и стоицизма, и грекоримской цивилизации как простой цивилизации «телесного», и так далее. Особого рассмотрения заслуживала знаменитая шпенглеровская концепция «фаустовского человека», созданная им с целью указать на появление типа человека, в котором нужно видеть выражение нашей нынешней «культуры», одного из ключевых факторов кризиса Запада. (В другом случае я описывал «фаустовский» импульс вместе с импульсом к исследованию и неограниченной экспансии, утвердившиеся во многом одновременно с так называемым Возрождением и гуманизмом, как следствие высвобождения во внешнем, «горизонтальном» направлении того метафизического напряжения, которое в предыдущий период было направлено ввысь, «вертикально»). Но идею Шпенглера о «цезаризме» как главном явлении самой сильной фазы «цивилизации» я полагал верной: когда органичная и качественная цивилизация приходит к своему концу и когда уже возникли массы оторванных от корней индивидов, возникают насильственные формы единства, опирающиеся на лишенную истинного узаконения бесформенную и чисто личную власть «великих личностей» в эпоху «абсолютной политики». Я уже высказывал подобные идеи в критике «тоталитаризма» в «Людях и руинах».

Этот критический обзор взглядов Шпенглера, увидевший свет из-за моего перевода его главного труда, оказался удачным также из-за того, что излагаемые мной идеи насчет современного мира иногда стали считаться «шпенглеровскими». Но мои ориентиры были совершенно иными — влияние на меня Шпенглера, можно сказать, было равно нулю: я уже указал, что в этом отношении играла важную роль именно «традиционная» линия мысли, представленная в современности в первую очередь геноновским течением.

Другим моим переводом с немецкого был перевод книги «Пол и характер» Отто Вейнингера. К тому времени уже существовал один перевод, но очень слабый и неполный. По заказу издательства Восса я перевел эту книгу заново. Вейнингер был одним из тех авторов, которые в молодости были мне особенно интересны. В первое время я намеревался добавить к новому переводу пространное введение с целью уточнить значимость теорий Вейнингера на тему пола и женщины. Позже мне стало ясно, что исследование такого рода не уместится в ограниченные рамки простого введения. Более того, напрашивалось исследование многих тем, существенно выходивших за горизонты данной книги. Именно так мало-помалу в моем уме обрела форму мысль написать работу на данную тематику. Так появилась главная книга, опубликованная мной после второй мировой войны— «Метафизика пола» (Metafisica del sesso). Она вышла в издательстве Atanor в 1958-м году, позже во французской редакции (издательство Payot) в 1959-м году и в 1962-м году в немецкой редакции (издательство Klett-Verlag). К сожалению, эти два перевода далеки от того, чтобы быть безупречными. В содержание этой книги внесли свой вклад некоторые мои последние личные опыты этого периода: они указали мне на особые измерения этой темы и расширили мои горизонты. Также в книге были развиты некоторые идеи насчет пола, уже указанные в моих предыдущих книгах, особенно относительно доктрины андрогина и сексуальных техник инициатического характера.

В этой работе термин «метафизика» был использован в двойном смысле. В философии под «метафизикой» в общем понимается исследование конечных смыслов. Второй смысл является почти что буквальным: он может относиться к тому, что «выходит за рамки физики» — в данном случае в теме пола