Путь киновари - Юлиус Эвола
То же самое в некоторой степени касалось и другой темы, которой я коснулся в последней главе книги, озаглавленной «Единая Европа: формы и предпосылки». Здесь я вновь говорил об органической и иерархическое идее. Возможное объединение Европы на экономико-корпоративной основе станет лишь очередным шагом на пути демократизации. Сущностной предпосылкой должна была стать органическая интеграция отдельных европейских стран; европейское единство должно реализоваться «вверху», и его очевидной предпосылкой является преодоление национализма и hybris («спеси наций» Вико) — впрочем, это преодоление уже подразумевается в форме «подлинного государства». Высшая власть, признанная таковой, должна стать цементом и центром притяжения системы, представляясь «организмом, созданным из организмов». Только при такой власти и ее «праве свыше», выводимом из ее духовной природы, можно было бы понять и признать ограниченность отдельного национального суверенитета. Но это представляло собой двойную проблему: в первую очередь проблему основ такой власти, а во-вторых — проблему того, насколько такая власть будет признана или даже понята, учитывая духовный климат наших дней и отсутствие в Европе единой живой традиции, не профанной и не просто «культурной». Во всяком случае, если какая-нибудь попытка в этом направлении еще могла быть предпринята, то единственную надежду я возлагал на союз двух двух групп, в каком-то смысле представлявших людей, еще «стоящих на ногах посреди руин», в разных европейских нациях. С одной стороны речь шла о наследниках древних европейских родов, обладавших какой-то ценностью не только из-за своей фамилии, но и как личности: подразумевалось оживление наследия, которое еще не было утеряно окончательно, а сохранилось в латентной форме в их крови и «расе». Вторая группа соответствовала людям, прошедшим через все испытания последних времен — войну и послевоенное время — не разочаровавшись; кто, признав иллюзиями и ложью идеологии и мифы вчерашнего и сегодняшнего дня, способен на высший реализм и чистое действие. Между ними должна проявиться солидарность, превосходящая границы и оппозиции прежних фронтов. Если эти две группы объединятся и смогут постепенно вытеснить нынешние слабые и несостоятельные «политические классы» в соответствующих нациях, могла бы вырисоваться перспектива единой Европы — единой в традиционном и органическом смысле, собранной вместе не просто материальными факторами, как таковыми всегда эпизодическими, но идеей и высшей властью: то есть такой, которая сможет составить подлинный фронт перед лицом опасности с востока.
«Люди и руины» вышли с предисловием князя Валерио Дж. Боргезе, достаточно известного в качестве представителя солдат последней войны. Князь Боргезе был главой тех сил итальянского флота, которые, в числе прочего, бесстрашно пустили ко дну два броненосца и другие английские корабли в порту Александрии. Позже до конца войны он сражался в качестве командира подразделения под названием Decima Mas[23]. Эта связь наших имен под одной обложкой должна была иметь символический характер: мы оба были людьми, которые свободно следовали своим идеалам, отказываясь от более низкого уровня политики. Один из нас представлял военный дух, а другой — теорию незамутненной правой идеи. Я думал, что такой союз мог бы кристаллизовать в Италии силы для этого нового фронта. При этом также было намечено издавать новый журнал под сознательно провокационным названием «Реакционер». Казалось, что главной группировкой людей, не отрекшихся от прошлого и отвергших демократию, было Итальянское социальное движение. Однако в нем присутствовали разные тенденции, в том числе из-за республиканской и «социальной» двусмысленности «фашизма Сало» (отсюда слово «социальное» в названии этой партии). Речь шла прежде всего о том, чтобы собрать вместе силы схожей ориентации, которые по различным причинам держались далеко от этой партии — но создать не новую политическую партию, а потенциальные кадры для нового Ордена.
Партии, если они вообще нужны, могли служить для маневра в период междуцарствия парламентской демократии (именно таким образом рассматривает себя коммунистическая партия); они не должны были иметь подлинной автономии. Вторая задача была подготовить и организовать — как это делает коммунизм — силы, способные вмешаться в чрезвычайном случае. Очевидно, что в таком случае все «большинство», полученное посредством голосования на всеобщих выборах — с голосами женщин, буржуа, членов католических и приходских союзов и им подобных — растает как снег на солнце, и действенны и опасны будут только организованные и вооруженные силы коммунизма и социал-коммунизма. Итак, нужны были, с одной стороны, силы правой элиты, а с другой, как их отражение, потенциальные кадры для действия. Политическая партия играла бы в этом исключительно тактическую роль.
Все эти проекты остались на бумаге. То же самое касается действий, предпринятых в монархическом лагере. Поучительным был пример журнала «Монархия», созданного моим старым другом Гвидо Каваллуччи, бывшим президентом Национального монархического союза, который стремился отстаивать монархическую идею, отбросив партийные узы и интриги. Я охотно оказал этому журналу помощь, но была издана только пара его номеров. Издатель оказался перед дилеммой: придерживаться установленной линии, не отклоняясь от нее, и тогда не получить финансирование; или же получить финансирование и перейти на службу интересов политиканов. Издательство Edizioni dell’Ascia, организованное другим моим другом Томмасо Пасса, предложило интересную правую издательскую программу, начав с публикации «Людей и руин». Но оно также не получило обещанной поддержки: кроме моей книги, было опубликовано только переиздание моего перевода «Кризиса современного мира» Рене Генона.
В общем, в Италии сейчас не существует необходимых предпосылок нового подъема в области идеалов и политики. К сожалению, повсюду я столкнулся с человеческим типом «политиканов», которые остаются таковыми, даже когда сражаются с коммунизмом и исповедуют более или менее «национальные» и ура-патриотические идеи. Парламентские интриги мало-помалу поглотили даже лучших. Те юноши, чья правая ориентация в 1948-м году оказалась для меня приятным сюрпризом, рассеялись: они или разошлись по партиям, или, повзрослев, отвергли идеи, которые воодушевляли их в прошлом, но которые определенно не могли помочь им «устроиться в жизни». Те, кто имел некоторые задатки писателя, стали коммерческими журналистами и им подобными, и даже если их глубинные убеждения никуда не делись, они никак не проявились во внешнем мире. С другой стороны, в тех немногих, кто продолжает придерживаться этого пути, проявилось то, что характеризовало восстававшую антибуржуазную молодежь
