Путь киновари - Юлиус Эвола
Хотя согласно этой структуре и последовательности я представил разные по спекулятивному характеру формы, все же первая и вторая из них имели лишь формальный характер: речь не шла о непрерывной линии более или менее обязательного пути, а скорее о группе возможностей, возможных способов, несводимых один к другому и неоднородных, опытного исследования ценности и могущества Абсолютного Индивида: в каждой категории могло содержаться целое, в каждом Абсолютный Индивид присутствовал в качестве абсолютной свободы. Таким же образом, при помощи которого я описал вершину, я разъяснил и этот вопрос, упразднив понятие всякой необходимости.
В предисловии к «Теории» я писал: «Без сомнения, наша претензия кажется дерзкой: мы говорим, что философия в общем кульминирует в трансцендентальном идеализме, чьим неизбежным заключением, в свою очередь, является магический идеализм. За пределами этого в философии нечего делать — по крайней мере, если философия не хочет потерпеть фиаско и превратиться в набор субъективных мнений, зависимых от случайностей момента. Если представить себе развитие, выходящее за пределы магического идеализма, оно относится уже не к философии, а выльется в действие… Нашей задачей было заставить западную спекулятивную мысль совершить этот последний переход. Мы вовсе не претендуем на то, что наша работа представляет собой все, что можно было сделать. Но это важно лишь до определенного момента. Того, что изложено в наших трех работах, достаточно, потому что кто захочет понять, тот поймет. Что касается того, кто не хочет понять, даже если бы мы потратили массу времени на усовершенствование, упрочение и развитие этой системы (достаточно слабое удовольствие), он всегда нашел бы возможность критиковать и отрицать ее. Но важно только то, что мы ответили на реальные потребности, что существуют те, кто понимает смысл и необходимость этого последнего философского шага — и, поняв это, они пойдут дальше. С теми, кто действительно хочет этого, мы определенно еще встретимся…».
Как я закончил свой краткий художественный опыт, так теперь закончил и философский опыт в узком смысле. Как я отложил в сторону живопись, абстрактное искусство и «алхимию слов», так я отложил в сторону собственно спекулятивную деятельность. Тот безличный долг, который я чувствовал возложенным на себя в этой области, был мною выполнен.
Какой же отклик получила в то время моя доктрина Абсолютного Индивида? Слабый — впрочем, это можно было предсказать для всякой мысли, далеко отстоящей от исхоженных путей. Авторами первых рецензий оказались не философы, а писатели. Некоторые из них сохранились у меня только потому, что содержались в издательской рекламе того времени. Весьма уважаемый мной поэт Никола Москарделли: «В Эволе мы встречаем одного из тех людей, кто выражает характер эпохи. Они настолько выделяются на фоне прочих, что мало кто осмелится примкнуть к ним — не потому что ощущают себя далекими от них, а, напротив, потому что ощущают себя чересчур близкими к ним и этого боятся». Психолог Роберто Ассаджоли: «Это поистине оригинальная и смелая, серьезно продуманная работа, которую нельзя ни проигнорировать, ни легко развенчать. Если того, кто не привык к такому роду духовной пищи, она может смутить и сбить с толку, то жаждущим она открывает дерзкое и благороднейшее, опаснейшее и захватывающее приключение, которое только может предпринять человеческий дух». Католический писатель Ф. Аквиланти: «В системе Эволы, гениального, изящного, яснейшего писателя, индивид является сияющей реальностью. Все стало действием, могуществом, господством. Барьеры падают… Бог — не в бесконечном, бесконечное реализуется в нас, и мы, находящиеся во тьме, становимся творцами Бога». Проф. А. Беллуджи: «Посреди мрачного ландшафта псевдофилософских работ возвышается мысль Ю. Эволы — смелая, новаторская, богатая обещаниями, свободная и при этом твердая. Эвола удовлетворяет потребность, которую глубоко ощущают все подлинно современные души, и демонстрирует, что может вести за собой на вершины». Наконец, идеалист Л. Грасси: «В самой попытке Эволы, как и в его книге, есть что-то непреодолимо влекущее. Острота его мышления удивительна, потрясающа его ориентация в восточных доктринах и в магии, его яснейший стиль подобен острому мечу, обрезающему корни риторики».
Особое внимание в то время мне уделили педагог Джино Ферретти и критик Адриано Тильгер, сформировавшийся в школе трансцендентального идеализма. Впоследствии он разделил мою критику господствующей в то время философии Джентиле, включив мои труды в антологию итальянских философов первых послевоенных лет (впоследствии, когда я оставил спекулятивные формы и перешел в такую область, куда Тильгер из-за своей интеллектуалистской ментальности не мог за мной последовать, он с осуждением говорил, что я-де потерял свой путь).
Однако «большая пресса» и официальная культура остались к моей работе глухими — как в то время, так и позже. Впрочем, на что иное стоило рассчитывать? Кроме дилетантской публицистики, печатаемой на третьих страницах ежедневных газет, в Италии философия была ремеслом университетских преподавателей с присущей им клановостью. Чтобы приобрести известность, нужно было войти в эту среду, где написание работ служит целям карьерного продвижения, а мысль подчинена преподаванию. Но я был крайне далек от всего этого.
С другой стороны, можно ли было понять теорию Абсолютного Индивида, оторванную от университетских кафедр? Иначе говоря, можно ли было надеяться, что только при помощи строгости моих выводов тот или другой из этих мелких буржуа, профессионалов спекулятивной мысли, мог бы оторваться от своего мира идей ради того, чтобы замахнуться на такое необычное приключение? Все нефилософские отсылки, на которые была богатой моя философская система, служили удобным поводом для остракизма. Было легко отмахнуться от системы, в которой находилось место даже миру инициации, «магии» и других предрассудков. Тот факт, что мои рассуждения оставались в рамках строгой спекулятивной мысли, мало что давал.
Однако я ошибался в отношении тех, кому мой спекулятивный труд мог чем-то помочь в практическом отношении. Речь шла о философском введении в нефилософский мир, которое могло иметь ценность только
