Беженцы - Боб Мур
Как уже говорилось выше, смягчение политики Нидерландов нельзя полностью отнести на счет изменений в коммунистическом движении. На них также оказывалось сильное международное давление с целью либерализации отношения к беженцам. Двусторонний договор, заключенный с Бельгией в апреле 1937 года, обязывал голландцев принимать политических беженцев, для которых Нидерланды были первой страной убежища. Нежелательных политических беженцев больше нельзя было переправлять в Бельгию, а поскольку репатриация в Германию считалась неприемлемой, голландские власти были вынуждены смириться. Тем не менее бельгийские коммунисты резко критиковали «экстрадицию» своих товарищей, для которых Нидерланды были первой страной убежища. Бельгийские власти потребовали гарантий того, что возвращенные получат справедливое обращение со стороны голландских властей. С апреля 1938 года те согласились информировать бельгийцев о том, как будут обращаться с немецкими политическими беженцами после их возвращения: оставят на свободе в Нидерландах, интернируют или даже репатриируют в Германию. Бельгийское решение принималось в зависимости от того, что ожидало беженца в Нидерландах. Поскольку бельгийские власти не применяли силу, чтобы заставить политических беженцев покинуть страну, данная информация также использовалась для того, чтобы убедить их вернуться в Нидерланды. Голландские власти были обязаны соблюдать соглашение в течение года и информировать бельгийцев о любых изменениях, вызванных вновь возникшими обстоятельствами. Эти уступки бельгийским властям повысили прозрачность и подотчетность голландской политики в отношении беженцев на местном, провинциальном и федеральном уровнях. Третьим фактором, объясняющим смену голландского курса, стало все более частое использование в общественных дискуссиях понятия «защита политических беженцев» как основного принципа либерального государства. На протяжении всего 1938 года неоднократно повторялось, что Нидерланды защищают «настоящих» беженцев – тех, кто бежал из-за своей политической деятельности. Данное заявление означало, что голландские власти должны выполнять свои обещания, и это привело к тому, что стало все труднее исключать коммунистов из группы, которая имела право на некоторые привилегии.
Еврейские беженцы и потеря (временной) защиты
Для внутреннего потребления лица, принимающие решения в Западной Европе, заявляли, что усилили контроль над иммиграцией, но при этом обычно повторяли мантру о том, что это было сделано из гуманных побуждений, поскольку реальные политические беженцы по-прежнему находились под защитой. Усиление иммиграционного контроля, однако, пагубно сказалось на защите еврейских беженцев. Приток евреев вызывал все большее противодействие, а репрессивные средства борьбы с нежелательной иммиграцией, будь то принудительная депортация или тюремное заключение, получали все большее признание среди политиков и широкой общественности. Независимо от размера местной еврейской общины и количества беженцев, уже находящихся в стране, аргументы, оправдывающие ограничительные меры, были очень похожи во всех рассматриваемых странах. Опасности экономической конкуренции и необходимость борьбы с безработицей, которые занимали центральное место в обосновании протекционистской политики в отношении иностранцев в первой половине 1930-х годов, оставались частью этого ограничительного дискурса. Кроме того, часто высказывалось опасение, что приток еврейских беженцев создаст «еврейскую проблему», поскольку вновь прибывшие вызывали среди населения антисемитские настроения. До середины 1930-х годов понятие Überfremdung (избыточное проникновение в страну иностранцев, что буквально можно перевести как «сверхиностранизация». – Примеч. ред.) ограничивалось швейцарским политическим дискурсом, но к концу десятилетия оно нашло приверженцев среди высокопоставленных бюрократов и политиков во всех либеральных государствах Европы. Этот ксенофобский и даже антисемитский дискурс защищал себя от обвинений в отходе от либерализма или в отсутствии гуманизма, всегда подчеркивая свою приверженность национальным традициям предоставления убежища. Снова и снова повторялось, что «политическим беженцам убежище предоставляется по-прежнему». Таким образом, защита «беженцев» оставалась гарантированной. С другой стороны, утверждалось, что «еврейские беженцы подвергаются меньшей опасности, чем политические, и поэтому меньше нуждаются в защите».
Нидерланды первыми отказались от политики в отношении еврейских беженцев, сформулированной в 1933 году, но здесь принятие решений было более сложным и включало как местные, так и национальные власти. Как уже упоминалось, к маю 1938 года голландцы изменили свою пограничную политику, отказавшись принимать (еврейских) беженцев; в то же время политика временной защиты этих беженцев была заменена на более принудительную политику в отношении тех беженцев, «которые покинули свою страну под давлением обстоятельств <…> не подвергаясь реальной смертельной опасности». Генеральный прокурор Амстердама решил, что заключение в концентрационный лагерь не является достаточным основанием для получения статуса беженца, и даже оформил свое решение в антинацистских терминах, заявив, что «Нидерланды не подчинятся этим сомнительным немецким методам». Эта более жесткая политика не осталась без внимания даже в голландском правительстве. Министерство иностранных дел Нидерландов было удовлетворено более жесткой политикой на границе, но не желало мириться с депортацией еврейских беженцев, уже находившихся на территории государства. Эти выдворения подпортили репутацию Нидерландов как страны, предоставляющей убежище, – как раз в то время, когда министерство стремилось отполировать имидж страны в Лиге Наций.
Суровый приговор еврейским беженцам вызвал реакцию общественности, а когда некоторые еврейские беженцы покончили с собой во время репатриации, протесты стали еще громче. Путь от законодательства до его реализации зачастую неясен, и у нас нет убедительных данных о том, сколько еврейских беженцев без документов было действительно депортировано, поскольку это обычно делалось тайно, но выслеживание беженцев, их задержание и последующая депортация, разумеется, требовали огромных затрат. Жесткие формулировки в циркулярных письмах правительственных министерств, как правило, сглаживались устным обращением ответственных государственных служащих к местным властям. Существовало определенное нежелание полностью отказывать евреям из Великой Германии в защите. Так, например, «после яростных протестов против высылки» просьбы о предоставлении убежища предполагаемым жертвам преследований за Rassenschande или контрабанду валюты должны были подаваться министру юстиции. По мнению ответственного государственного служащего, удовлетворение этой просьбы будет сопряжено с проблемами, поскольку эти люди «поставили себя в положение, в котором, как они знали, их ожидают трудности», но местные власти могут тем временем отложить принудительную репатриацию предполагаемых жертв преследования. Автономия, предоставленная местным властям, усугубляет эту неубедительную картину. Однако есть признаки радикализации голландской депортационной политики. До этого момента репатриация проводилась в основном на индивидуальной основе, но затем некоторые местные власти начали экспериментировать с коллективными депортациями. В сентябре 1938 года 44 еврея из Вены, в том числе семь
