Сталинские кочевники: власть и голод в Казахстане - Роберт Киндлер
Поголовье скота после катастрофического сокращения начала 1930-х гг. стало потихоньку восстанавливаться, однако размеры, которых оно достигало до коллективизации, приобрело лишь годы спустя после Второй мировой войны. Особенную головную боль доставляли коммунистам колхозные фермы, потому что в течение десятилетия стада в частном секторе росли значительно быстрее, чем в колхозах. В Жилокосинском районе колхозы в 1939 г. владели всего четвертью общего поголовья по району, куда больше скота находилось в личном хозяйстве колхозников[1380]. Во всей Гурьевской области колхозам принадлежало не более 40% скота[1381]. Доходило до абсурда: в животноводческих районах многие колхозы не имели собственных стад, а следовательно, теряли всякое экономическое значение[1382]. Многие казахи в степной зоне теперь обрабатывали небольшие личные участки земли ради приработка[1383]. «Колхозники по совместительству» чаще всего пасли своих животных неподалёку от юрт. Аулы, кочующие по степи за сотни километров, практически исчезли. Большинство семей перешли к полукочевому образу жизни, и радиус их миграций ограничивался 30–50 км от «хозяйственных центров» «оседлых» колхозов[1384]. Это изменило быт населения, однако препятствовало его интеграции в колхозы. Сравнительно маленькие и компактные аульные объединения, к тому же организованные, как правило, по родственному признаку, жили в основном разобщённо. У них не осталось причин в тёплое время года откочёвывать на летние пастбища и собираться там вместе с другими аулами, как бывало всего несколько лет назад[1385]. Назвать эти слабо связанные друг с другом и экономически неэффективные сообщества функционирующими колхозами затруднительно. Они скорее напоминали рудиментарные формы кочевого уклада, особенно потому, что ядро подобного колхоза зачастую составляли члены одного рода, делая его похожим на традиционный казахский аул, базировавшийся на родственных узах. «Родовые колхозы» представляли собой широко распространённое явление; даже в 1950-х гг. советские этнографы говорили, что большинство казахов в исследованных ими районах живёт такими сообществами[1386]. То есть в конечном счёте животноводческие колхозы в степи по большей части были потёмкинскими деревнями.
Большевики допускали, чтобы часть казахского населения вела (полу)кочевую жизнь в традиционных социальных сообществах, пока сохранялась видимость, будто эти люди организованы в колхозы. Руководящим товарищам этого хватало, ведь их власть опиралась не столько на убеждённость последователей, сколько на демонстрацию преданности всегда и везде. Верность предписанному сверху канону не должна была вызывать сомнений со стороны[1387]. Лишь когда провал больше не поддавался маскировке, в дело вмешивалось государство. Правда, когда «Большой террор» начал свирепствовать и в Казахстане, в силу вступили другие правила.
Репрессии и контроль
Это «враги народа» настраивают колхозников против колхозов и побуждают интересоваться только собственным хозяйством, заявил Мирзоян делегатам пленума Алма-Атинского обкома в декабре 1937 г.[1388] В условиях массового террора 1937–1938 гг. подобное обвинение влекло за собой тяжелейшие последствия для обвиняемых. Чекисты в Казахстане, так же как по всему Советскому Союзу, придумывали «заговоры» и разоблачали сети «врагов народа», «предателей» и «шпионов»[1389]. За несколько месяцев в водоворот террора канула почти вся элита партийно-государственного аппарата. Когда осенью 1937 г. в «Правде» и казахских газетах появились чрезвычайно критические статьи о партийном руководстве Казахстана, опасность нависла и над Алма-Атой. Мирзоян, уцелевший в первую волну репрессий и сам отправивший на заклание нескольких ближайших соратников[1390], в мае 1938 г. был снят с поста[1391], арестован и расстрелян как «враг народа»[1392]. Его падение повергло казахских партийных работников в ужас. В Гурьеве как раз работала партконференция, когда пришло известие о конце Мирзояна. Пока делегаты пытались оправиться от потрясения («сразу трудно будет реагировать и понять решение ЦК ВКП(б) о снятии Мирзояна»), органы НКВД уже приступили к делу: в течение нескольких часов арестовали как разоблачённых «врагов народа» всех представителей партийной верхушки области[1393].
Чекисты в кратчайший срок разгромили реальные и воображаемые сети бывшего партийного босса Казахстана, которые Сталин уже на февральско-мартовском пленуме 1937 г. приводил в качестве особенно негативного примера кумовства, широко распространённого в партии[1394]. В 1937–1938 гг. партийная организация Казахстана во многих районах, по сути, прекратила существование, и её нужно было воссоздавать практически с нуля[1395]. В августе 1939 г. в Нарынкольском районе Алма-Атинской области сохранили свои посты всего три члена пленума райкома, избранного в мае 1938 г.; свыше 80% от оставшихся в районе 300 коммунистов вступили в партию в минувшем году. Как показала проверка этих новых партийцев, шестьдесят из них имели родственников в Китае, что делало их особенно подозрительными в глазах НКВД[1396].
Выискивая «врагов народа», НКВД помимо распространителей «антисоветской и религиозной пропаганды»[1397] в первую очередь интересовался животноводческим сектором, где ещё при Мирзояне было «разоблачено» больше всего врагов[1398]. Поэтому казахское партийное руководство решило организовать во всех уголках Казахстана показательные процессы против «вредителей в области животноводства»[1399]. Товарищи проявили чрезвычайное усердие. Среди примерно 600 дел, возбуждённых по всему СССР к декабрю 1937 г. с целью «ликвидации вредительства в области животноводства», свыше 140 приходилось на Казахстан[1400]. Это отвечало неписаному правилу террора: в каждом регионе или учреждении наиболее интенсивно «чистить» сферы, которым чекисты придают исключительное значение, либо те, которые у них считаются особо проблемными[1401]. Через полгода после того, как Мирзоян «разоблачал» «врагов народа» в животноводстве, его преемники адресовали те же обвинения ему самому. Они нашли явные признаки «вредительства» «троцкистско-бухаринских бандитов», окружавших Мирзояна, которые якобы настроили колхозников против колхозов и обрекли последние на экономическую гибель[1402].
С массовыми операциями «Большого террора» хронологически тесно связаны попытки государства снова поставить животноводство под свой контроль. В конце 1930-х гг. оно для этого применяло прежде всего два инструмента. С одной стороны, «укрепляло» колхозы, приписывая животных, находившихся в личном пользовании, к обобществлённым стадам. С другой стороны, привязывало колхозы, не имевшие «единого хозяйственного центра», к определённому пункту, стараясь локализовать хотя бы колхозное правление и контору. Эти меры не ограничивались Казахстаном; скот, предоставленный людям, чтобы справиться с голодом, отныне числился общественной собственностью[1403]. Вместе с тем власти с помощью ряда административных решений постарались предотвратить на будущее сосредоточение скота в частных руках. Основа существования населения опять оказалась в опасности.
Многие казахи пытались бороться за своих животных. Они жаловались не только на то,
