Сталинские кочевники: власть и голод в Казахстане - Роберт Киндлер

Данная таблица показывает, что оседание, собственно, началось только в 1933 г., когда в Казахстан вернулась масса беженцев. Тогда стали «оседлыми» около трети всех хозяйств. О том, что конкретно следует под этим понимать, подробно говорилось выше. Сколько семей, переведённых на оседлость в предыдущие годы, ещё пребывали к этому моменту в первоначальных «точках оседания», неизвестно. Можно, однако, с уверенностью предположить, что десятки тысяч семей пришлось «устраивать» как минимум дважды, а значит, число «осевших» казахов должно быть значительно меньше простой суммы плановых цифр[1360]. Вероятно, реалистичнее говорить примерно о 200 тыс. семей, в той или иной форме охваченных официальной политикой оседания. Удручающий результат политики, стоившей более полуторамиллиона человеческих жизней.

Для коммунистов в Москве и Алма-Ате вопрос кочевничества теперь представлял интерес в первую очередь с точки зрения экономического оздоровления региона. Они стремились во что бы то ни стало сделать Казахстан крупнейшим производителем мяса в СССР[1361]. Для этого большевикам нужны были казахи-кочевники[1362]. Раз кочевое животноводство представляло собой самый эффективный и дешёвый способ восстановления поголовья скота, следовало его терпеть и даже поощрять[1363]. Мирзоян кратко сформулировал суть новой линии в январе 1935 г. на совещании партийных руководителей кочевых и полукочевых районов, перебив товарища, собиравшегося подробно описать обстановку в своём районе: «Вы расскажите не о том, как люди кочуют, а каково положение со скотом»[1364].

Кочевой образ жизни по-прежнему считался «отсталым» и как основу специфических форм общественного устройства большевики его в принципе отвергали[1365]. Но развивать животноводство в степи в широких масштабах можно было только при условии мобильности стад и пастухов. Особенно это касалось гигантских степных просторов центрального и западного Казахстана, где и люди, и животные с трудом находили воду[1366]. К тому же здесь не хватало летних пастбищ (жайляу). Чтобы добиться проектируемого роста поголовья скота, «вопрос восстановления прежних жайляу и кочевых путей к ним должен быть решён… в отношении всех районов», говорилось в детализированных планах на третью пятилетку[1367].

Главное отличие от положения, существовавшего до уничтожения кочевой культуры голодом, состояло в том, что функционеры теперь пытались регулировать миграции. Они указывали организованным в «бригады» пастухам, на какие пастбища им отправляться летом, на какие зимой. Специальные экспедиции прокладывали кочевые маршруты для доставки животных в центры переработки[1368]. Вместе с тем в степи в определённой мере внедрялись современные методы животноводства. Традиционная практика ухода за скотом и лечения больных животных игнорировалась, а порой даже объявлялась преступной. На глазах прибирая к рукам контроль над мобильным животноводством, функционеры низводили казахских скотоводов до роли сельскохозяйственных рабочих[1369]. С такими «кочевниками» партийные товарищи могли мириться.

Фиктивные колхозы

Большинство колхозов в Казахстане находились в плачевном состоянии[1370], особенно если они были образованы из казахов и в большом объёме принимали репатриантов. По сравнению с преимущественно русскими хозяйствами у них гораздо хуже обстояло дело с материально-техническим обеспечением и кадрами, сильно отставала производительность. Отставание часто объяснялось отсутствием навыков земледелия, а также тем, что МТС предпочитали использовать свою скудную технику там, где это обещало наибольшие успехи в выполнении плана[1371]. Играла свою роль и коренная проблема советской колхозной системы: трудовая дисциплина колхозников довольно часто хромала, выработка оставляла желать лучшего, постоянно имели место произвольные исключения из колхоза[1372].

Больше половины казахских районов в конце 1930-х гг. фактически являлись кочевыми. Большинство из них находилось в степях центрального и западного Казахстана. Здесь неоднократно продлевалось и расширялось действие послаблений 1932 г. Поэтому какой-нибудь район то и дело пытался добиться статуса «кочевого». Когда с 1935 г. постепенно снова стали проводиться мясозаготовки, ответственные товарищи пришли в уныние: в отдалённых местностях, расположенных в сотнях километров от любой железной дороги, было, по их мнению, совершенно невозможно выполнить новые планы[1373].

Колхозы в этих районах представляли собой не что иное, как фиктивные образования, существовавшие только в статистике и планах. Комиссия, направленная в 1939 г. в Карсакпайский район для обследования положения колхозов, обнаружила там мало общего с коллективными хозяйствами других регионов Советского Союза. Типичный колхоз состоял из групп юрт, на 3–5 семей, разбросанных по территории площадью в несколько сотен квадратных километров: «Существовавшее в прошлом расселение населения в значительной части определило размещение колхозов и на сегодня и характер использования территории района… Зимой колхоз фактически распадается на ряд разобщённых между собой групп хозяйств». Большинство колхозов района не имели ни определённого центра, заслуживающего такого названия, ни прочных стационарных строений[1374]. Это относилось не только к «кочевым» колхозам, но и к тем, которые считались «более или менее оседлыми»[1375].

Особенно тяжело приходилось колхозам, которые по большей части состояли из вернувшихся беженцев. Так, члены колхоза им. Жданова, созданного в 1936 г. в Келесском районе из репатриантов из Узбекистана, зимой 1938 г. жаловались, что за истёкшие два года их колхозу трижды меняли местоположение. Из-за этого, писали они, невозможно построить дома, и семьи вынуждены жить в землянках. Экономически колхоз находится в полном упадке[1376]. Картина, нарисованная этими колхозниками, не представляла исключения. И не так уж редко от советских учреждений трудно было добиться помощи. Колхозам отказывали в кредитах под предлогом их бесперспективности, должностные лица всюду снимали с себя ответственность за их бедственное положение[1377].

В некоторых степных районах коллективные хозяйства вряд ли вообще существовали. Многие крестьяне отказывались работать в колхозах. В Гурьевской области, например, в 1939 г. свыше 43% колхозников не выработали даже обязательного минимума трудодней — наихудший показатель во всём Советском Союзе. Правда, и внутри самой республики по этому показателю существовали огромные расхождения: в Южно-Казахстанской области требуемого минимального количества трудодней не выработали всего 9% колхозников[1378]. Одно это свидетельствует, насколько по-разному шло развитие «оседлых» и «животноводческих» районов. В местах проживания полукочевников с колхозами дело обстояло хуже, чем в тех