Сталинские кочевники: власть и голод в Казахстане - Роберт Киндлер
В Жарминском районе на востоке Казахстана ряд мелких функционеров, пользуясь служебным положением, центнерами присваивали продовольственную ссуду и забивали скот для личных нужд. Вследствие этого как минимум 18 местных жителей умерли от голода, большая часть остального населения бежала. Несколько позже 14 ответработников попали под арест, в том числе всё колхозное правление пострадавшего аула. Дело передали местному милицейскому следователю, который, однако, пёкся не столько об интересах следствия, сколько о собственной выгоде. Получив от двух обвиняемых по 50 рублей, он обоих освободил, закрыв их дела. Но история на том не кончилась. Ввиду «особой тяжести» совершённых преступлений в аул прислали комиссию для подготовки показательного процесса. Едва прибыв на место, четверо членов комиссии сразу принялись за «работу»: стали пьянствовать вместе с арестованными, которые закатили им восьмидневный пир на несколько сотен рублей. Во время кутежа гости неоднократно вступали в интимные отношения с жёнами обвиняемых[1146] и вдобавок изнасиловали по меньшей мере двух жён других колхозников, одна из которых, по всей видимости, из-за этого потеряла ребёнка. Когда жена обвиняемого Макенева отказалась покупать мужу свободу своим телом, его имущество, ранее конфискованное, тут же было продано. Через несколько дней всех обвиняемых отпустили, а комиссия отправилась в другие аулы, где «решала» похожие дела аналогичным образом[1147].
Рукоприкладство и злоупотребления документально засвидетельствованы, поскольку совершались у всех на виду, да к тому же виновники бывали столь неосторожны (или самонадеянны), что задевали других партийных товарищей — к примеру, насилуя их жён. Тем самым они переступали грань между молчаливо допускаемыми вольностями и наказуемым поведением. Где именно пролегает эта грань, устанавливалось по обстоятельствам, ибо в обществе, в котором практически каждому поневоле приходилось постоянно нарушать правила и законы, главное значение имела личность подсудимого. Суть дела (предполагаемая) играла второстепенную роль[1148]. Когда функционеры шли на дно из-за коррупции, личного обогащения или беззастенчивого применения насилия, обвинения подобного рода чаще всего служили предлогом, чтобы убрать с дороги неугодных или конкурентов.
Голод предоставил местным деспотам возможность воплотить в жизнь все свои мечты о власти. В условиях чрезвычайного бедствия население полностью зависело от милости местных функционеров. Тот, кто не интегрировался в режим произвола, рисковал потерять не только свободу. Впрочем, это касалось и самих представителей советской системы в степи, которые постоянно ходили по лезвию ножа. Они обвиняли друг друга в принадлежности к «антисоветским» группировкам и в коррупции, причём зачастую даже не сказать, чтобы несправедливо: просто почти никто среди них не вёл себя по-другому. Карьера партийного секретаря в принципе была немыслима без перманентных нарушений «социалистической законности». Поэтому функционеры всеми силами старались выстроить как можно более широкие сети для защиты от оговора и расследований.
Отсюда вытекал ряд правил. Во-первых, надлежало тщательно избегать малейших признаков образования «группировки». Во-вторых, существовала категорическая необходимость как следует обезопасить сеть сверху — например, путём подкупа или инкорпорации влиятельных руководителей. Наконец, многообещающая стратегия заключалась в том, чтобы атаковать противников и конкурентов, указывая, что они сами повинны в предосудительной групповщине. Следовало также максимально затруднить посторонним обнаружение таких сетей, а тем более доступ в них. В специфических условиях сталинизма подобный образ действий был вполне логичен. Правда, та же логика велела в любой момент ждать вмешательства многочисленных контрольных инстанций государственного и партийного аппарата.
Казахские сети попали в серьёзный переплёт, когда Голощёкину в январе 1933 г. пришлось покинуть свой пост и партийным главой Казахстана был назначен армянин Л.И. Мирзоян. Смена руководства сопровождалась широкой чисткой партийной организации, поскольку, как всегда при подобных кадровых перестановках, новый «первый человек» привёз с собой в Казахстан целую свиту из верных подчинённых, которых расставил на ключевые посты[1149]. С приходом Мирзояна началась массовая замена кадров на среднем и низовом уровне. В чистках он видел основную предпосылку для эффективного отправления власти, ведь «старые» кадры чаще всего состояли из людей Голощёкина, обязанных последнему своим выдвижением. Теперь поверженные руководители служили козлами отпущения, ответственными за тяжёлое положение в республике.
Чем активнее действовали Контрольная комиссия и ОГПУ, тем острее районные работники чувствовали необходимость как можно убедительнее словом и делом отмежеваться от «старого руководства» и зависящих от него группировок. Удобный случай представился на пленуме Казкрайкома в июне 1933 г., который вылился в сведение счетов с Голощёкиным и его приверженцами[1150]. Многие из них лишились постов накануне и сразу после пленума[1151]. В течение всего 1933 г. аппарат ОГПУ (и не только в Казахстане) уделял особое внимание партийным и советским кадрам, которые «злоупотребляли служебным положением», «разбазаривали» ресурсы или содержали клиентские сети[1152]. Власть ныне охотно прислушивалась к рассказам о коррупции и служебном произволе. Чекисты рисовали удручающую картину состояния и поведения советского аппарата в районах. Его представители предаются пьянству, утратив уверенность и перспективу, писал новый секретарь Казалинского райкома в апреле 1933 г. Даже самым важным руководителям не хватает продовольствия, поэтому партийные работники вынуждены, ради пропитания, идти на «всевозможные преступления»[1153]. После инспекционной поездки в Каратальский район эмиссар крайкома сделал пессимистический вывод: «Я пришёл к глубокому убеждению, что если мы сохраним этот актив, то никогда толком и своевременно ни одну задачу успешно в ауле не разрешим… В значительном ряде случаев этот актив не только не укрепляет колхоз, но своей бездеятельностью, своим командованием, своим начальственным положением разлагает колхоз. Нужно иметь в виду, что актив в деревне старый, развращённый до последней степени старым руководством, и пока здесь мы ничего не изменили»[1154].
Пути выхода и новые формы зависимости
Не позднее лета 1932 г. значительной части казахского населения стало грозить поражение в борьбе за жизнь; сельское хозяйство стояло на грани развала, поголовье скота продолжало таять. Катастрофа казалась неотвратимой. Но никто не хотел, чтобы дело зашло настолько далеко. Исчезновение казахов не входило в намерения Сталина и его окружения. Руководители были убеждены, что кризис можно преодолеть лишь в том случае, если не будут уничтожены средства производства. В качестве первого шага они попытались строже регламентировать доступ к продовольственным и прочим ресурсам[1155]. Правда, думали прежде всего не о спасении людей, а о сохранении экономических ценностей, наведении порядка и дисциплине. Поэтому определённые группы населения не включались в систему снабжения, другие же, напротив, получали привилегии. Кроме того, ставилась цель управлять (лучше) потоками беженцев.
Большевистская элита интерпретировала голод как последний бой между крестьянами (или кочевниками) и государством,
