Сталинские кочевники: власть и голод в Казахстане - Роберт Киндлер
Через год Мирзоян докладывал о достигнутом. В начале 1934 г. на XVII съезде ВКП(б), так называемом съезде победителей[1175], он объявил: «Если ещё в конце 1932 года в Казахстане имели место огромные откочёвки, то за последний 1933 год мы не только в основном прекратили и ликвидировали откочёвку, но добились обратного возвращения огромного количества откочевавших хозяйств»[1176]. Партийный руководитель Казахстана к моменту съезда действительно мог похвастаться тем, что «покончил» с голодом и массовым бегством, и в Казахстане до сих пор уважают его за это[1177]. Однако он был вовсе не сострадательным человеколюбцем, какого в нём и сегодня хотят видеть его почитатели, а тёртым сталинским функционером, прекрасно понимавшим, что помощь голодающим не должна превращаться в самоцель.
Важнее всего было обеспечить людей скотом. Для этого большевики приступили к широкомасштабной программе закупки скота в Синьцзяне, рассчитывая, что с приобретёнными животными как колхозы, так и единоличные хозяйства будут в состоянии себя кормить[1178]. Планы заготовок действительно сильно сократили, а в ряде районов отменили совсем, скотные дворы в колхозах по большей части ликвидировали, раздав их поголовье крестьянам и кочевникам, как и предусматривало сентябрьское постановление 1932 г. Программой старались охватить как можно больше хозяйств, только баям и другим известным «врагам» не полагалось ничего. Но и эти меры не изменили того факта, что скота на всех не хватало. По официальным данным, в конце 1933 г. насчитывалось 125 тыс. казахских хозяйств без единого животного. Ещё хуже обстояло дело с «бескоровностью»: 410 тыс. из 670 тыс. хозяйств Казахстана не имели ни одной собственной коровы. Статистики предсказывали, что цифры будут расти по мере увеличения числа возвращающихся из других советских республик. На конец 1934 г. они прогнозировали наличие 170 тыс. «бескоровных» хозяйств — несмотря на приобретение 100 тыс. голов скота в Китае, заметное сокращение поголовья в совхозах и упразднение скотных дворов в ТОЗах кочевых и полукочевых районов[1179].
В такой ситуации, когда речь заходила о том, кому давать скот, решающее значение имели не индивидуальные потребности, а вопрос, будут ли новые владельцы в состоянии прокормить животных и сохранить их зимой. Те, чьи возможности в данном отношении вызывали сомнение, сразу исключались из списка. Естественно, беженцам тут выпали плохие карты. Большинство из них потеряли всё, даже те, кто нашёл работу в колхозе, в редчайших случаях располагали необходимыми ресурсами. Так что беженцам зачастую ничего не доставалось, и они снова оказывались проигравшими[1180].
При распределении скота важную роль играли также личные связи. В первую очередь им наделялись крестьяне, находившиеся в хороших отношениях с ответственными товарищами и влиятельной колхозной верхушкой. Некоторые функционеры, следуя девизу «У кого больше обобществили, тот больше и получит», возвращали скот баям, у которых он был раньше конфискован[1181]. В других местах европейские кадры отдавали предпочтение русским крестьянам[1182]. Иногда люди думали, «что помощь им оказывается в результате «забот» о них баев, мулл, аткамнеров и лжебельсенды и что продпомощь выдают как исправление перегибов», с возмущением говорилось в одном докладе[1183]. Многие функционеры, так же как во времена дебаизации 1928 г., пользовались случаем, чтобы прибрать к рукам лучших животных[1184]. Впоследствии товарищи всегда оправдывались, признавая, что допустили «ошибки», позволив «под флагом откочевников» завладеть скотом «кулакам, баям и лжеактивистам». Партийное руководство не обманывалось насчёт того, что происходит в действительности. В ноябре 1933 г. Мирзоян призвал к ответу секретаря Энбекшильдерского райкома Сеншибаева на совещании партийных руководителей кочевых и полукочевых районов:
«МИРЗОЯН: У вас районный актив получал скот?
СЕНШИБАЕВ: Нет, аульный актив получал, а районный актив не получал.
МИРЗОЯН: Кажется, в вашем районе даже РайЗо [Районный земельный отдел] получили 10 голов баранов.
СЕНШИБАЕВ: Теперь мы этот скот постарались дать в наиболее надёжные руки. Мы давали скот тем, которые обеспечили сеном»[1185].
Позицию Сеншибаева, очевидно, разделяло большинство районных кадров. Все они понимали, что в условиях аула нереально обеспечить скотом неимущие семьи, оставив при этом с пустыми руками сколько-нибудь лояльные «низы» советского аппарата. Товарищ из Аягузского района заявил: «Аульный актив, если он представляет собою действительно честных работников, пусть это будет секретарь ячейки или пред[седатель] исполкома, — он всё равно имеет право на получение скота в индивидуальное пользование. Почему он должен быть бесскотным?» Тут вмешался Исаев: «Словом, вы говорите за то, что аульному активу нужно давать скот». «Да, я считаю, честный актив может получить скот в индивидуальное пользование, и даже с точки зрения некоторой тактики», — последовал ответ[1186]. Здесь обнаружил себя трудноразрешимый конфликт между руководством и товарищами на местах. Преданность и послушание, а также взаимообмен услугами между отдельными местными работниками были важнее директив и законов, принимаемых где-то далеко. И поскольку советская иерархия на всех уровнях функционировала по этому принципу, ситуация мало менялась, несмотря на отдельные случаи вмешательства сверху[1187].
Стада продолжали сокращаться. Многие казахи забивали только что полученных овец и коз. Мясо часто означало для голодающих спасение в последнюю секунду. Ни угрозы, ни драконовские наказания на них не действовали. Вдобавок они нередко
