Сталинские кочевники: власть и голод в Казахстане - Роберт Киндлер

усложнённый и забюрократизированный характер, какой только можно вообразить. Например, в Меркенском районе она выглядела следующим образом: «Во-первых, прибывшего записывают в общий список прибывших за день работники питпункта, затем этот список представляется опертройке на утверждение, после утверждения список передаётся Коспиту на заключение и для отпуска хлеба и также других продуктов, после всего список передаётся сектору снабжения общественного питания Коспита, который даст задание на выпечку хлеба и выдачу продуктов на другой день в столовую питпункта»[1082]. При таких обстоятельствах в данном приёмном лагере умирало от голода множество людей[1083].

Вдобавок местные власти часто пытались отделаться от голодающих совсем, высылая их в другие регионы. Обездоленных людей гоняли из одного места в другое. В городе Туркестан, где задержанные голодающие содержались в ужасных условиях в развалюхах на городской окраине, погрузили более 80 чел. в вагон, сунув каждому в руки по 800 г хлеба, и отправили в многодневный путь в Аулие-Ату. Приехали туда высланные в жалком состоянии, немало их умерло в дороге[1084]. На заводской стройке в Меркенском районе весной 1933 г. прибывающие беженцы от голода взяли в осаду столовую и жилища рабочих. Дирекция, местное партийное руководство и рабочие представители прибегли к радикальным средствам: поставили в кузов грузовика два ведра с объедками. Когда голодающие ринулись к ним, капкан захлопнулся; людей отвезли на грузовике в дальний горный район и там высадили. «Таких рейсов было несколько, — говорилось в сообщении о происшествии, — что получилось с брошенными людьми, органы ГПУ ещё не установили»[1085]. Руководители повсюду отбивались от беженских групп руками и ногами[1086]. В Алма-Ату изо всех районов республики сыпались жалобы, в которых местные начальники обвиняли друг друга в бездействии и самоуправстве[1087].

С точки зрения многих функционеров европейского происхождения, занимавших ключевые посты в аппарате, голод представлял собой чисто казахскую проблему[1088]. И многие товарищи-европейцы не могли найти в себе сочувствия к обездоленным, больным беженцам, чьё состояние, казалось, подтверждало все их предрассудки: дескать, казахи «грязные» и «не умеют работать». Некоторые считали надуманный образ казахов как «нечистого» и «больного» коллективного субъекта индульгенцией для любых форм их дискриминации. В совхозах и на фабриках директора-европейцы, вопреки ряду прямо противоположных распоряжений, снимали нуждающихся казахов со снабжения, отдавая их на волю судьбы. В их глазах они являлись «форменной саранчой, поедающей всё»[1089], угрозой и без того жалким урожаям. Поэтому многие руководители одобряли принцип распределения продовольственных и семенных фондов в районах не по потребности, а по производительности, от чего чаще выигрывали европейские крестьяне-переселенцы. По мнению Никколо Пьянчолы, функционеры в этнически смешанных областях старались переложить наибольшие тяготы на плечи казахского населения[1090]. Так, секретарь Атбасарского райкома в ноябре 1933 г. в разговоре с партийным руководителем Казахстана Л.И. Мирзояном объявил, что хлеба в его районе нет. На вопрос Мирзояна: «Сколько человек останется без хлеба?» — он лаконично ответил: «Вся казахская часть». Учитывая приближение зимы, это признание было равносильно смертному приговору[1091].

Руководящие работники на местах часто вели себя как мелкие диктаторы и творили с голодающими всё что в голову взбредёт. К таким людям относился, например, директор каратальского совхоза Друз. Уполномоченный Бохов, инспектировавший совхоз, заявил, «что никакие английские колонизаторы и даже испанские не были спокойны проводить те издевательства, которые мы имеем в условиях диктатуры пролетариата, ещё в Каз[ахской] Сов[етской] Соц[иалистической] республике над казахами, на советском рисосовхозе в Каратальском районе»[1092]. В совхозе жили и трудились несколько сотен беженцев от голода. Их избивали, с ними во всех отношениях обращались хуже, чем с русскими рабочими, им не разрешали занимать пустующие дома, построенные для европейских спецпоселенцев, и, в отличие от русских рабочих, месяцами не платили зарплату. По распоряжению Друза всем казахам, которые ввиду ослабленного состояния не могли выполнять нормы выработки, урезали хлебный паёк на треть[1093]. Директор, сознавшийся, что большинство бригадиров у него в совхозе — бывшие кулаки, которые дают волю своим антиказахским настроениям, ещё раньше успел заслужить репутацию врага кочевников. В марте 1932 г. он выселил группу казахов на дальнее соляное озеро, чтобы, как он выразился, «не отравлять воздух страшной вонью этих колхозников». Больше ста человек умерли там от плохой воды, тысяча с лишним сбежали. В более чем 150 семьях, поселённых на территории совхоза в последующие месяцы, свыше 180 чел. умерли от голода[1094]. Бохов констатировал, «что здесь как-то это считается нормальным явлением»[1095]. Последствий Друзу и его приближённым опасаться не стоило. Как член Алма-Атинского обкома Друз пользовался неприкосновенностью. Он не только ловко хоронил заведённые на него дела, но и успешно оправдывался перед новым партийным боссом Казахстана Мирзояном[1096]. Люди вроде Друза не сомневались, что с голодающими беженцами ни производительность не повысишь, ни новые сельскохозяйственные площади не освоишь. От своей рабочей силы они требовали результатов, а от тех, кто их не давал, без зазрения совести отделывались. «Кто вам велел прикочевывать, раз сами приехали, так и живите, как хотите, у меня для вас продуктов нет», — объявил один колхозный председатель в Джамбейтинском районе группе обессилевших беженцев, которые просили его о помощи[1097].

Широкое распространение получил обычай использовать казахов исключительно как сезонных рабочих, а зимой увольнять. За их дальнейшую судьбу никто в администрации совхозов и строек ответственности не чувствовал. В результате, к примеру, летом 1933 г. милиция Караганды только за июль–август насчитала на улицах города 800 умерших, большинство из которых раньше работало на окрестных стройках и было уволено за невыполнение норм[1098]. Лозунг первых советских лет «Кто не работает, тот не ест» — со всеми вытекающими последствиями — применялся и к беженцам.

Голодные годы до предела обострили в степи межнациональную рознь. Ожесточённая борьба за дефицитные ресурсы разгорелась прежде всего между европейскими крестьянами-переселенцами и казахами. Особенно колхозники, которые в 1933 г. ещё растили хлеб, видели в постоянных налётах на их поля угрозу самому своему существованию. Поэтому многие колхозы выставляли караулы, чтобы защитить урожай от голодных людей. То и дело происходили стычки и перестрелки между налётчиками и караульными. Голодающие нередко штурмовали поля большими группами по 30–40 чел.[1099] Это явление приобрело такие масштабы, что в некоторых регионах грозило серьёзными потерями урожая. Власти не только дозволили колхозную самооборону, но и сами летом 1933 г. организовали мобильные заградотряды, не подпускавшие голодающих к полям[1100]. Не сказать, чтобы подобные меры решили проблему, но они свидетельствовали о