Сталинские кочевники: власть и голод в Казахстане - Роберт Киндлер
Это наглядно продемонстрировал шестой пленум Казкрайкома в июле 1933 г., на котором шла речь и об «ошибках» и «перегибах» прошлых лет. Выступающие разъяли гуманитарную катастрофу на абстрактные понятия и проблемы. Они вещали о «продовольственных затруднениях», беспокоились из-за сокращения поголовья скота и ратовали за сохранение посевных площадей. О голодающих людях не говорил никто[1066]. Только Хасен Нурмухамедов, работавший тогда заместителем председателя Государственной плановой комиссии КАССР[1067], нарушил табу: «Все говорим о сокращении поголовья скота… Но часто забываем об основном элементе производительных сил — о человеке. Население некоторых районов находится в очень тяжёлом положении. Об этом надо прямо сказать партийной организации. Надо сказать, что мы имеем в Казахстане до 80.000 беспризорных детей»[1068].
Выступление Нурмухамедова навлекло на него резкую критику. Секретарь Уральского обкома Г.И. Пинхасик воззвал к залу: «Животноводство, говорит тов. Нурмухамедов, не главный вопрос. Главное, по Нурмухамедову, заключается в том, что в Казахстане имеется 80 тысяч беспризорников, что люди плохо выглядели, что у них лица такие, что на них страшно смотреть. Я думаю, что к такой медицинской точке зрения пленуму присоединиться нельзя. Мы политики и не можем встать на такую буржуазно-филантропическую точку зрения»[1069]. Тем самым Пинхасик затронул самую суть: именно потому, что вид этих лиц и тел так потрясал и так глубоко врезался в память, большевики не хотели, чтобы о них говорили. Нурмухамедов признал свою «ошибку»: «Я допустил излишнюю детализацию, когда воспроизводил бедственное положение откочевников. Это дало повод товарищам сделать вывод, что я просто филантропически фотографирую положение. В этом отношении замечание т. Пинхасика я принимаю. Но заявляю, что делал я это с целью заострить внимание пленума на борьбе с последствиями откочёвок»[1070].
Изгнание и изоляция
Во всех городах и на важных станциях Казахстана были развёрнуты пункты выдачи питания. Зачастую они служили местами, куда голодных беженцев сгоняли умирать. Даже официально установленных норм выдачи не хватало для жизни: семье из 4 чел. полагалось около 25 кг хлеба на месяц. Точнее это означало 150 г хлеба в день на ребёнка, 250 г на неработающего взрослого, 350 г — на работающего[1071]. Но и эти жалкие пайки представляли собой не более чем теоретический максимум. В реальности дело часто обстояло, например, как в Каратале: «Обед (состоявший из воды, засыпанной мукой), хватает лишь половине людей, а потом наливают в котёл чистую воду и раздают остальным»[1072]. Питательные пункты в городе Аулие-Ата тоже не выполняли заявленную функцию, смертность там наблюдалась огромная: «Вследствие необорудованности питательных и др. пунктов, полной их антисанитарии, а также недостаточности питания, смертность прикочевщиков на почве эпидемий и истощения продолжается. За период с 10.2 do 3.3 с/г [1933 г. — Р.К.] зафиксировано смертей прикочевщиков 1023 чел. […] За 14 дней из поступивших 252 чел. умерло 108 чел. Из поступивших 295 чел. детей в дом ребёнка за 38 дней умерло 78 человек»[1073].
Милиция, задерживая голодающих беженцев, отправляла их в подобные питательные пункты и приёмные лагеря, которые всегда находились на отшибе — в пригороде, на краю станционной территории, в отдалённых сёлах. Это якобы предотвращало распространение заразных болезней и облегчало координацию мер по оказанию помощи. На самом деле устройство лагерей прежде всего имело целью изолировать беженцев. Здесь они были надёжно отрезаны от остального населения[1074]. В малом отражалось большое, свойственное Советскому Союзу в целом, — убеждение, что «бесполезных» людей надо убирать с дороги и выбрасывать на «свалку»[1075].
Власти регулярно пытались «чистить» города и станции от голодающих[1076]. Больших успехов такие чистки не приносили, поскольку место выдворенных тут же занимали новые беженцы. Тем не менее ответственные лица не отказывались от этой практики, стараясь не допустить, чтобы ситуация, с их точки зрения, вышла из-под контроля. Летом 1932 г. в Алма-Ату хлынуло столько беженцев от голода, что горсовет распорядился закрыть местный питательный пункт. Милиция заявила, что не справляется с бесчисленными «элементами»[1077]. Лексика милиционеров показательна: милиция, ОГПУ и часть партработников все чаще смотрели на бесприютных людей как на проблему для безопасности. Отдельные группы, говорилось в справке ОГПУ летом 1933 г., превратились в «деклассированные элементы» и мерами помощи не охватываются. Эти казахи воруют, спекулируют, нищенствуют и незаконно таскают урожай с полей[1078]. Во многих местах власти довольствовались удалением голодающих из публичного пространства. Потом они предоставляли несчастных самим себе[1079].
В Семипалатинске все организации отправляли в барак № 6, здание на краю города, «кого захотят»: беженцев от голода, «русский спекулянтский элемент», «паразитов» и прочие «трудные случаи». За снабжение и охрану барака никто себя ответственным не считал[1080]. Руководство Чуйского района устроило барачный лагерь, где более 600 чел. прозябало в ужасных условиях. Там не было ничего. Больные и умирающие лежали на грязном полу в собственных экскрементах. За раздачей еды никто не следил, поэтому самым слабым не доставалось ни крошки. Трупы не хоронили, а кое-как забрасывали снегом и камнями, на всей территории лагеря не имелось ни одного отхожего места. Поскольку бараки стояли в низине, весной, когда снег стал таять и близлежащее озеро вышло из берегов, их затопило. Хотя различные инстанции неоднократно указывали на катастрофическое положение в лагере, долгое время не принималось никаких мер. Понадобилось вмешательство вышестоящих органов, чтобы более-менее устранить хотя бы самые вопиющие проблемы[1081].
Высокая смертность в питательных пунктах и приёмных лагерях объяснялась, помимо «продовольственных затруднений» и нехватки медикаментов, также структурными причинами. Тех, кто туда попадал, не только изолировали, но и «фильтровали», выявляя и отсеивая баев и прочих «врагов». Особое значение этому аспекту придавалось в приёмных пунктах, через которые (по крайней мере, теоретически) проходили все казахи, возвращавшиеся из других советских республик и из-за рубежа. Если туда вообще поставлялось продовольствие, то процедура его распределения носила самый
