Сталинские кочевники: власть и голод в Казахстане - Роберт Киндлер

Дела сибирские

В Западной Сибири казахские беженцы тоже влачили нищенское существование. В этом регионе, куда бежали десятки тысяч человек из северных и восточных районов Казахстана, население и должностные лица относились к откочевникам гораздо хуже[938]. В январе 1932 г. сводка ОГПУ подытоживала сложившееся положение: «Начиная с осени 1931 года наблюдается бегство казахов из Казахстана в смежные с Казахстаном районы Запсибкрая. За последнее время это бегство приняло массовый характер». В Баевском районе, писали чекисты, насчитывается до 1300 казахских беженцев, в Славгородском — до 10.000. «Прибежавшие казахи» живут в тесноте и грязи, способствующих появлению инфекционных заболеваний, многие ночуют на улицах. Они «не имеют никакого имущества, нигде не работают, и подавляющее большинство голодает». Среди них «широко развито нищенство, употребление в пищу мяса павших животных», конокрадство. Многие бросают детей на произвол судьбы, «имеются смертные случаи от истощения»[939]. Учёный-аграрий Эндрю Кэрнс, посетивший Западно-Сибирский край в то время, видел в Славгороде нищих казахов, которые со всеми признаками крайнего отчаяния выпрашивали хлеб[940]. Переполненные детские дома в сибирских городах были уже не в состоянии принимать сирот[941]. Работники партийных и советских органов не справлялись с ситуацией. Заведующая женотделом при Ключевском райкоме описывала, как к ней то и дело приходят замёрзшие до полусмерти женщины, часто с мёртвыми детьми на руках: просят дать им хоть немного хлеба и пристроить ещё живых детей на государственное попечение. «Тов. Востротина, что делать с этими беспризорными детьми казахов?» — в отчаянии спрашивала она в конце письма[942].

В сибирских сёлах на чужаков смотрели как на конкурентов, которые посягали на скудеющие ресурсы, требовали новых затрат и ставили под угрозу выживание здешнего крестьянства, не менее тяжко пострадавшего от кампании коллективизации[943]. Впрочем, сибирские крестьяне питали неприязнь к казахам не только поэтому. Свою роль играли языковые и культурные барьеры (очень немногие казахи говорили по-русски), этнически обусловленные предубеждения, которые поведение голодающих казахов отнюдь не помогало развеять. Пришельцев с юга били и прогоняли. Сибиряки считали казахов людьми второго сорта, ни на что толком не годными и не стоящими заботы. Председатель колхоза «Трудовик» в Усть-Пристанском районе, понимая, к чему это ведёт, дал указание: «Ввиду разницы наций [казахам] в приёме в колхоз отказать»[944].

Крестьяне главным образом боялись за свою скотину и припасы. Ничто не питало распространяющуюся все шире ненависть к казахам сильнее, чем приписываемое им скотокрадство. Число случаев кражи скота действительно резко выросло с притоком в Западную Сибирь беженцев от голода — в некоторых районах более чем на 1200%[945].

Обороняясь от опасных чужаков, крестьяне находили союзников в местных советских учреждениях. Районные и сельские партработники при полном одобрении и деятельной помощи крестьян объявили казахам войну. «Казахам террор, — приказал, например, секретарь Исилькульского райкома начальнику районной милиции, — они нас кражами одолели. Если дать поблажку, никогда от этого не избавимся». Другой функционер вторил ему: «Киргизы это такая сволочь, что почти все они преступники и способны только на преступления»[946]. В органы юстиции хлынули заявления от крестьян с требованием запретить всем казахам находиться на улице после заката солнца, а ещё лучше — выселить их из района. В обоснование своих требований заявители ссылались на огромный рост преступности в их сёлах. Кругом ходили многочисленные слухи и рассказы о нападениях, изнасилованиях и других преступлениях, якобы совершённых казахами против русских. В окрестностях Барнаула подобные слухи получили столь широкое распространение, что прокуратура сочла необходимым выступить в местной прессе с указанием на отсутствие для них всяких оснований[947].

Сторонние наблюдатели были шокированы, видя, как обращаются с казахами. На шахтах Ленинска в Западной Сибири множество беженцев работало в тяжелейших условиях за мизерную плату, рассказывал некий М.А. Калнин в письме Калинину. По всему городу бродят казахи, прося подаяния, однако местные власти не обращают никакого внимания на «это ненормальное, позорное в наших условиях явление»[948]. Дальнейшая судьба письма Калнина — красноречивый пример широко распространённого в советском аппарате пренебрежения к «лишним» людям. Правда, какой-то мелкий работник ВЦИК направил в Западно-Сибирский край запрос о том, как обстоит дело с описанными Калниным «явлениями», но, когда через пару месяцев в Москву пришёл ответ: «Запсибкрайисполком сообщает, что по улучшению быта казахов со стороны краевых и районных организаций меры приняты»[949], — чиновники благополучно поставили галочку и сдали дело в архив.

Реакция местного населения волновала функционеров гораздо больше. Когда, например, ОГПУ в справке о ситуации с голодом в разных регионах СССР сообщало, что «на политнастроения колхозников отрицательно влияют беженцы из Казахстана в ЗСК»[950], это было досадно. Ещё сильнее тревожились партийцы, слыша неудобные вопросы от собственной подрастающей смены. Курсанты лётного училища в Оренбурге, к примеру, не могли понять, почему так сложно разобраться с голодающими на улицах города: «Ежели эти националы принадлежат к баям, то их следует куда-то выселить, ежели это наши люди — бедняки, середняки, то необходимо принять меры против того бедствия, в котором они оказались»[951]. Своими наивными замечаниями молодые лётчики сыпали соль на рану. Обращение советского государства с беженцами шло вразрез с им же самим установленными категориями и ценностями, особенно на местах.

Представители государства и партии делали для беженцев мало, милиция порой игнорировала даже открытые нападения на них. В западносибирском городе Кемерово группу казахских рабочих, подвергшихся избиению, в ближайшем отделении милиции, куда те обратились за помощью, встретили холодно: «Приведите виновников сюда, а то мы не знаем, о ком идёт речь»[952]. А уполномоченный казахского Совнаркома в Средне-Волжском крае Молдагалиев отмечал: «Из-за исключительно бездушно-формального отношения районных работников к нуждам не трудоустроенных казахов многие откочевники-казахи находятся в весьма трудных условиях, главным образом переживают острую нужду в продовольственном хлебе и жилищах… В гор. Оренбурге неустроенные казахи голодают, многие из них опухли, есть случаи смерти от голода, классовые враги часто избивают голодных казахов, имеется случай [когда] двух застрелили, а при таком положении председатель горсовета тов. [нрзб.] упорно отказывается от трудоустройства казахов-откочевников и оказания какой-либо помощи»[953]. Местные власти вынуждены были признать, что избавиться от тысяч казахов им не по силам. В настоящий момент, докладывал председатель Оренбургского горсовета в ноябре 1932 г., в Оренбурге зарегистрированы 3 тыс. чел., уже высланные в Казахстан и опять вернувшиеся, что говорит о бесплодности подобных усилий[954].

Реальные шансы на работу и какое-то