Сталинские кочевники: власть и голод в Казахстане - Роберт Киндлер

Во многих регионах казахов принимали с распростёртыми объятиями, пока их стада ещё не были полностью уничтожены или конфискованы. Так, власти туркменского Красноводского района, к большому неудовольствию казахского руководства, целенаправленно переманивали к себе казахов, желавших покинуть родину. Туркмены, жаловался туркменскому партийному руководству секретарь Мангистауского райкома, получили указание беспрепятственно пропускать в Туркмению всех казахов. Обратно их не выпускают, зато запрет на выезд в Казахстан не касается туркменских заготовительных органов, которые ведут работу на казахской территории и добиваются больших успехов, потому что платят больше, чем казахские заготовители. Соответственно его район потерял возможность выполнять планы заготовок, тогда как туркменским заготовителям достаётся лёгкая добыча. Те заявляют, что и Казахстан, и Туркмения — советские республики и они сами в конечном счёте работают на благо общего государства. А когда в Красноводск прибыла комиссия из Казахстана с целью установить местопребывание казахских беженцев и их скота, её членов арестовали и несколько недель продержали в заключении без объяснения причин[928]. Впрочем, при всех жалобах, товарищи из Мангистау сознательно опускали один аспект: адаевцы откочёвывали на юг ещё и потому, что больше не могли достать хлеб на северных рынках. Из-за радикальных заготовительных кампаний торговля там практически заглохла. Кочевникам это оставляло только два варианта выбора — либо забивать собственный скот, либо попробовать укрыться на юге[929].

Расчёт туркмен был очевиден: стада казахов падали в руки их заготконторам, словно спелые фрукты с дерева. Это позволяло выполнять планы, в любом ином случае совершенно нереальные, ибо красноводские товарищи (в этом заключалась их собственная проблема) полностью утратили контроль над обширной частью туркменской степи, и раньше не отличавшийся надёжностью. Если в Казахстане многие районы вряд ли стоило считать советизированными, то в Туркмении дело обстояло куда хуже. Там существовали целые области, где советской власти даже в начале 1930-х гг. практически не наблюдалось[930]. Прежде всего настоящее белое пятно (не только в этом отношении) представляла собой пустыня Кызылкумы на стыке границ Узбекистана, Казахстана и Туркмении, из-за чего многие беженцы с севера искали убежища именно здесь. В конце 1931 г. в пустыне, по прикидкам чекистов, находились более 3 тыс. хозяйств, в том числе 500 баев. Вдали от всякой цивилизации даже кочевники могли выжить лишь благодаря помощи родственников из Каракалпакии, которые снабжали их всем жизненно необходимым[931].

Чекисты осознали серьёзность положения, и А.Р. Альшанский, второй человек в казахском ОГПУ, обратился к Голощёкину с просьбой приструнить туркмен, которые всеми средствами стимулируют откочёвки[932]. Для озабоченности были все основания, поскольку на южной границе республики с Узбекистаном в августе 1930 г. возникли точно такие же проблемы. Казахский погранпост остановил там перекупщиков, пытавшихся угнать в соседнюю республику большую отару овец. Дело дошло до перестрелки, в которой приняли участие узбекские милиционеры — но на стороне «спекулянтов». Когда животных, чьи клейма бесспорно свидетельствовали об их принадлежности Казахстану, спустя несколько дней выставили на продажу на базаре, узбекская милиция пальцем не пошевелила, так как не получила соответствующих указаний. Руководство в Алма-Ате серьёзно отнеслось к случившемуся, направив гневные телеграммы в Средазбюро и узбекскому руководству. Однако ощутимых результатов они не дали[933]. Возможно, это не в последнюю очередь объяснялось тем, что с казахской стороны тоже вовсю действовали отряды, без зазрения совести конфискующие скот. Официально им поставили задачу пресечь угон скота в Узбекистан, но «политически неграмотные» и «плохо информированные» бойцы заодно обирали колхозников, которые не имели ни малейшего намерения покидать Казахстан, и хозяйничали на узбекской территории. Узбекские органы совершенно справедливо не принимали за чистую монету заверения казахов, будто это орудуют «обычные бандиты»[934].

Казахи высылали не только вооружённые отряды, но и агитаторов, которым надлежало убеждать беженцев вернуться в родные края. Нередко этих посланцев встречали ружейным огнём и прогоняли, причём соединёнными силами беженцев и местного начальства. Такое сотрудничество имело место, например, в Тамдинском районе Каракалпакии, где в ауле № 6 находилось множество откочевников из разных районов Казахстана. Отряд ОГПУ, который прибыл в аул, чтобы положить конец «беззаконию», наткнулся на вооружённое сопротивление, организованное местными партсекретарём и председателем совета. В соседнем ауле № 8 даже районный уполномоченный по заготовкам возглавил группу из 20 чел., которая совершала налёты на чекистов и на их линии снабжения[935]. Союзы между «милиционерами» и «скотокрадами» свидетельствуют о том, насколько тесно переплетались «государство» и «общество» на местном уровне. Вместе с тем о сплочённости и солидарности между отдельными республиками и регионами говорить особо не приходилось. В их взаимоотношениях, как в зеркале, отражались глубокое недоверие и нестабильность, царившие в степи.

Чем дольше казахские беженцы мыкались в среднеазиатских республиках, тем тяжелее становилось их положение. Усиливались трения между ними и местным населением. В районе узбекского города Камир, к примеру, происходило следующее: «Узбеки, человек 10–20, били палками казахов, работающих в кишлаках (местность для зимовки), немало казахов, будучи выведены из терпения подобными поступками со стороны узбеков, перекочёвывают из кишлака в кишлак. Некоторым казахам, работающим в кишлаках, отказали в работе и оскорбляют их, что казахи ели человеческое мясо»[936]. В местные сети и колхозы казахов обычно не принимали. К тому же, будучи кочевниками, они постоянно вступали в конкуренцию с другими группировками, ревниво охранявшими от чужаков свои исконные пастбища и водные источники. Беженцы теряли собственные стада: либо у них отбирали скот, либо им самим приходилось продавать его на базаре, чтобы выжить. Но к обедневшим казахам у государственных органов пропадал всякий интерес. Их привлекало только имущество беженцев. Надеяться на помощь от советов или партийных организация маргинализированные пришельцы не могли. Узбекские власти нисколько не беспокоятся о том, что происходит с беженцами в городах и районах, говорилось в одном письме Голощёкину[937].

В качестве нищих казахи моментально превращались в обузу для среднеазиатских республик. Их нужно было обеспечивать продовольствием, жильём и работой. Но такая солидарность стоила дорого и ставила перед советским аппаратом большие организационные проблемы. Помощь неимущим казахам оттягивала ресурсы, зачастую уже предназначенные на другие цели. Поэтому функционеры всех административных звеньев — от республиканского руководства до местных советов — имели веские причины для желания отделаться от обнищавших беженцев. По сути, в отношении этих людей администрация придерживалась двоякой стратегии: игнорирования либо изгнания. Пока казахи вели себя тихо и жили в полупустыне вдали от «культурных районов», они могли надеяться избежать внимания со стороны властей. Но, как только непрошеные гости оказывались на виду, нападая на сёла и колхозы или перекочёвывая ближе к населённым местам, вступал в