Беженцы - Боб Мур
Что касается беженцев, то суть проблемы заключалась в отказе администрации Рузвельта, и особенно Государственного департамента, признать беженцев отдельным классом, имеющим право на преференциальный режим. С 1933 года администрация решительно выступала за то, чтобы продолжать относиться к беженцам как к иммигрантам, намекая на то, что сообщения о преследованиях в Германии преувеличены. На тысячи запросов с просьбой установить особый статус для беженцев Государственный департамент неизменно отвечал, что иммиграционные законы США намеренно не предусматривают такой категории и только Конгресс может внести поправки в закон. В том же году помощник секретаря Карр заявил, что «по закону нет никаких оснований для издания инструкции, обязывающей обеспечить особый режим для категории иностранцев, известных как беженцы». Напротив, консулам предписывалось обращаться с беженцами «таким же образом, как и с иностранцами других классов». Хотя в частной переписке и между собой визовые чиновники часто называли немецких беженцев «беженцами», в официальных документах этот термин никогда не употреблялся. Таким образом, Государственный департамент никогда официально не признавал особое положение беженцев из Германии в связи с иммиграционными законами. Более того, консулам категорически рекомендовалось избегать любых упоминаний о беженцах при общении с немецкими властями. Признание немецких заявителей «беженцами» было равносильно официальному осуждению США ситуации в Германии, а это определенно противоречило политике Госдепартамента, который рассматривал преследование немецких граждан как сугубо внутреннюю проблему. Любое вмешательство вызвало бы нежелательную напряженность в американо-германских отношениях. Еще в январе 1934 года сотрудник визового отдела Элиот Б. Коултер рекомендовал помощнику секретаря Карру «предпочесть избегать упоминания “беженцев” в правилах» по двум основным причинам. Это избавило бы консулов от необходимости определять, действительно ли заявители являются беженцами, и тем самым дало бы им большую свободу действий. Что еще более важно, это может привести к тому, что немецкие власти сделают вывод о том, что американский консул «обнаружил, что немецкие власти угрожают причинить вред соискателю визы или его семье» – то есть что США вмешиваются во внутренние дела Германии. Другой чиновник предостерег от превращения Соединенных Штатов в убежище для так называемых политических и религиозных беженцев, поскольку это «приведет к нежелательным международным последствиям <…> [и] не будет направлено на укрепление международной доброй воли».
Переписка между американскими консулами и Государственным департаментом показывает, что отказ признать беженцев отдельным классом был обычным делом. Малкольм Берк, вице-консул в Гамбурге, в 1934 году категорически заявил, что «беженцы и жертвы преследований не имеют права на какие-либо преференции по закону»:
Любая систематическая попытка создать псевдопривилегированную группу, чтобы ускорить прием этой группы перед другими иммигрантами, которые по закону относятся к той же категории, в конечном итоге была признана противоречащей положениям Закона об иммиграции 1924 года.
Однако следует отметить, что после аншлюса президент инициировал план по представлению проблемы беженцев как мирового вопроса. В июле 1938 года в Эвиане, Франция, была созвана международная конференция для обсуждения кризиса беженцев. Однако итоги конференции были четко обозначены еще в приглашении, которое гласило: «Ни одна страна не должна принимать большее количество эмигрантов, чем разрешено ее действующим законодательством». На первый взгляд, президентская инициатива свидетельствовала о том, что Соединенные Штаты впервые официально признали проблему беженцев, однако нет никаких документальных доказательств того, что существовало намерение учесть ее в американском законодательстве. Напротив, конкретные инструкции, данные американской делегации, свидетельствуют о том, что Соединенные Штаты придерживались своей прежней политики. Майрон Ч. Тейлор, председатель американской делегации на конференции, получил четкие инструкции о том, что «так называемым политическим беженцам как таковым, в отличие от других иммигрантов, не может быть предоставлено никакого преференциального режима». При этом внешнеполитические соображения 1933–1934 года, на которые ссылались как на причины не вмешиваться в дела беженцев, к 1938 году уже были неприменимы и открывали возможность для проведения чуть менее ограничительной политики. В качестве примера можно привести либеральную политику в отношении немецких беженцев, которым удалось въехать в страну в качестве посетителей, но и растущее заполнение квот также можно рассматривать как признак меняющейся политики. Квота, выделенная для Германии и Австрии (27 370), была недостаточной для удовлетворения растущего спроса на визы в 1930-е годы, но на практике до 1939 года из-за строгого контроля, установленного американскими консулами, был заполнен лишь небольшой процент квоты. В этот период заполнение квоты колебалось от низкого уровня (5,3 %) в 1933 году до высокого (100 %) в 1939 году, а средний показатель за весь период составил 32,7 %.
Американский рестрикционизм и неудачи правозащитников
Таким образом, давно укоренившаяся вера в миссию Америки как убежища для угнетенных была принесена в жертву удовлетворению потребностей внутренней политики и экономики. Среди прочих мер это включало строгое ограничение массовой иммиграции. Поскольку термин «беженец» не был прописан в иммиграционном законодательстве, администрации было легко игнорировать свою моральную ответственность за неоказание помощи беженцам из Германии. Наиболее распространенной практикой было, насколько это было возможно, полное отрицание их существования и обман частных лиц и благотворительных групп, которые пытались им помочь.
Учитывая тот факт, что американские евреи играли важную роль в политических раскладах Рузвельта, а также то, что большинство немецких беженцев были евреями, возникает вопрос, почему и как лобби, выступающее за беженцев – как еврейское, так и либеральное, – не смогло добиться политического влияния. Источники указывают на две основные причины. Во-первых, следует подчеркнуть, что, несмотря на то что евреи в Америке пользовались гражданскими и политическими правами, они прекрасно понимали, что их подозревают в двойной лояльности. Коллективная память заставляла их постоянно осознавать, что национальный кризис может подорвать их политический и гражданский статус. Воспоминания о европейских погромах были свежи в их памяти. Чувство слабости побуждало их снова и снова доказывать свой американский патриотизм. Это было особенно актуально в период социальных и экономических волнений, царивших в 1930-е годы. Эта неуверенность, несомненно, заставляла лидеров американских евреев неохотно оказывать давление на администрацию, чтобы та открыла квоту для большего числа еврейских беженцев.
«Для слишком многих американцев, – жаловалась дочь Джеймса Макдональда, – беженец означал, что нужно кормить лишний рот, трудоустраивать очередного безработного, он был источником антисемитского раздражения, потенциальным носителем чуждых идеологий или вестником падения иммиграционных барьеров». Даже если мы согласимся с мнением, что администрация и консулы считали, что защищают интересы и безопасность США, трудно предположить, что они рассматривали политику в отношении беженцев как проверку приверженности
