Очерки культурной истории обуви в России - Мария Терехова
Открытое письмо «Попугаи». Москва, 1956.
На обоих стилягах — «шузы на манке»
Но, помимо защиты от западного влияния, хороший вкус должен был также способствовать решению внутренних задач, а именно адаптировать потребности советского человека к возможностям советской легкой промышленности. Предприятия не могли оперативно обновлять ассортимент, годами выпуская одни и те же модели, — хороший вкус подразумевал умеренность, здравый смысл и ориентацию на классические силуэты; массовая продукция была типизированной, упрощенной и выпускалась огромными тиражами — хороший вкус исключал экстравагантность; из-за громоздкости системы изменение фасонов происходило с большой задержкой — хороший вкус предписывал не бросаться на первый крик моды.
Парадоксальным образом советский хороший вкус оказывался, по существу, калькой с буржуазного хорошего вкуса — умеренного, элегантного, предполагающего ансамблевый подход и отвергающего остромодные новшества. Такими эстетическими принципами руководствовалась консервативная зажиточная буржуазия. А то, что в советском дискурсе определялось как «буржуазный вкус» (он же мещанский), в действительности относилось к демократичной и массовой молодежной моде. Отсюда следует странное на первый взгляд пристрастие советской официальной моды к моделям дома Chanel. Когда легендарная кутюрье привезла в 1967 году свою коллекцию в Москву на Международный фестиваль моды, пресса откликнулась множеством положительных рецензий. И спустя годы выходили статьи, восхваляющие «вневременной, классический» стиль Шанель, которая помогала женщине «всегда, не меняя слишком часто и кардинально своего гардероба, быть хорошо одетой, не будучи вульгарно модной» (Захаржевская 1973: 103). Так стиль дома Chanel — одного из столпов французской высокой моды, чьими клиентами в середине века была прежде всего американская и европейская консервативная элита, оказался воплощением идеала советской легкой промышленности — «моды, которая не меняется». Советская действительность полна парадоксов.
Таким образом, концепция хорошего вкуса как основа официального дискурса моды, адресованного советскому населению, была оптимальна с точки зрения и идеологии, и экономики. Хороший вкус — в теории, а не на практике — представлялся идеальным регулятором потребительского поведения советского человека при относительном улучшении материальных условий быта, неустранимом и возрастающем западном влиянии и возможности минимального, но все же выбора одежды.
Концепция хорошего вкуса, порожденная эпохой оттепели, сохранялась в культуре до последних лет существования советской системы, постепенно мутируя и наконец превратившись в ритуально-риторическую мантру официального дискурса.
Обуви в рамках идеологемы о «хорошем вкусе» отводилось значимое место. «Особое внимание следует обратить на обувь», — наставлял читателей автор книги о культуре одежды (Ефремова 1960: 22–23).
Важная, если не ключевая, роль в трансляции положений официального дискурса моды принадлежала Домам моделей. Советы по выбору «правильной обуви» в русле «ансамблевого подхода» публиковали печатные издания республиканских Домов моделей одежды. Главными и самыми крупнотиражными среди них были «Журнал мод» и «Модели сезона» при ОДМО. «Умение правильно подобрать обувь к одежде — большое искусство. Чтобы облегчить эту задачу, Дома моделей регулярно проводят специальные сеансы, на которых обувь демонстрируется на манекенщицах, в ансамбле с другими предметами одежды: сумочкой, перчатками, украшениями и т. п.» — наставляли читателя авторы брошюры «Все об обуви» (Цейтлин Григорьян 1963: 30).
Но если журналы мод и просветительские руководства адресовались широкой аудитории, то до профессионалов обувной промышленности положения официального дискурса на страницах своих печатных изданий доносил ОДМ обуви и его структурные подразделения.
ОДМ обуви регулярно напоминал обувщикам, что и они обязаны участвовать в государственной кампании по воспитанию вкуса у населения:
В своей работе по моделированию обуви модельеры и художники на местах должны всегда помнить, что они участвуют в создании советской моды и что в их задачи входит не только обеспечение населения нарядной и добротной обувью, но и привитие хорошего вкуса к красивому и изящному (О направлении в моделировании обуви 1957: 2).
Вплоть до конца советского периода ориентация на «народные традиции» оставалась константой официального модного дискурса. Касалось это требование и модельеров обуви. «При разработке направления моды художники учитывают национальные традиции и богатейшее наследие народного творчества», — гласила программная установка советского моделирования в формулировке авторов альбома «Обувь-69» (Немного о том, как рождается мода 1969: 11).
ОДМ обуви на страницах своих изданий регулярно напоминал об этом. Впрочем, как правило, модельеры избегали буквальной этнографичности, ограничиваясь отдельными элементами декоративной отделки «по народным мотивам». Этот ритуально-символический жест был особенно актуален для выставочных и представительских моделей. В целом же квалифицированные специалисты Домов моделей обуви работали в русле международных модных тенденций, из всего разнообразия новых стилей отбирая те, что считали наиболее значимыми, иногда адаптируя их с поправкой на требования «хорошего советского вкуса» — избегая «писков моды» и сглаживая излишне экстравагантные детали.
Глава 8. Что значили сапоги-чулки: советская повседневная мода и культурная семантика обуви от оттепели к перестройке
8.1. Туфли на шпильке, сапоги на манке: повседневная обувная мода от оттепели к перестройке
В годы оттепели параллельно официальной «советской моде», с ее разветвленной инфраструктурой, жесткими дискурсивными установками и неустранимым разрывом между выставочными образцами и массовой продукцией, складывалось пространство повседневной моды. В советской городской среде стихийно, а не в соответствии с государственным планом развития легкой промышленности, обретали популярность то одни, то другие виды обуви, возникали специфические потребительские практики. Появление живой, не санкционированной «сверху» моды, то есть последовательной смены популярных фасонов, в советской повседневности стало возможно благодаря нескольким факторам. Во-первых, к середине 1950-х годов был преодолен послевоенный тотальный товарный дефицит (мода как явление невозможна там, где нет хотя бы минимального потребительского выбора). Во-вторых, по мере того как в годы оттепели железный занавес приподнимался, резко возрастал интерес к западному образу жизни и моде — началась «вестернизация советской повседневности» (Лебина 2014: 24).
На стыке официального модного дискурса и повседневной реальности отчетливо проступали противоречия, в целом свойственные советской действительности. Пресса рапортовала о выдающихся достижениях отечественной легкой промышленности, удовлетворении все возрастающих потребностей населения и заботе правительства о народном благосостоянии. На практике декларируемая реальность сосуществовала с нерешаемыми проблемами дефицита, плохого качества и хронически устаревшего ассортимента одежды и обуви. Властный дискурс через каналы официальной моды сообщал советскому покупателю, что ему доступны прекрасные модные товары, и завтра их будет еще больше. Однако, заглянув в магазин, государственное ателье или собственный шкаф, советский человек обнаруживал иную, менее оптимистичную, картину. К тому же в проекциях официального дискурса было немало взаимоисключающих утверждений, что лишь усугубляло ситуацию. Сообщения о небывалых социалистических достижениях в области моды соседствовали на страницах печати с разгромной критикой качества изделий, повсеместных злоупотреблений и спекуляций в сфере
