Дни, когда мы так сильно друг друга любили - Эми Нефф
Мой голос понизился до рычания, а железные зубы затаенной обиды раскрылись, как медвежий капкан.
– Почему ты отослала меня жить с ней, если считала, что она такая ужасная? Я тебе надоела? Ты хотела, чтобы только Томми был дома, а меня как будто бы вообще не существовало?
Мать крепко зажмурилась, словно от боли, но, когда она их открыла, в ее взгляде сквозило что-то новое, что-то обнажившееся и уязвленное.
– Вот ты, значит, как думаешь?
Ясность ее сознания поразила меня, и я замолчала, тяжело задышав.
– Если я была к тебе сурова… это потому, что я боялась за тебя. Ты слишком сильно напоминала мне ее…
Связность ее речи выбила меня из колеи, так же как выбивали крики матери, когда ее разум ускользал.
– Вы обе никогда не были довольны той жизнью, которой жили. Я думала… Я думала, Мэйлин – единственная, кто может заставить тебя увидеть то, чего я никогда не могла.
Она моргнула и бросила на меня странный взгляд, как будто пыталась понять, кто я такая.
– Я не знала, что еще делать, Томми. В глубине души я надеялась, что если Эвелин встретится с ней, то увидит ее насквозь. А с другой стороны, боялась, что она влюбится в нее, как и все остальные. Впрочем, если бы она влюбилась, она по крайней мере была бы с кем-то, кто понимал бы ее, кто мог бы поддержать ее так, как я никогда не смогла бы.
Хотя мать сейчас принимала меня за другого, я наконец ясно поняла, о чем она. И, почувствовав соль на губах, сознала, что плачу. Все это время я так злилась на нее…
– Я…
– Я думала, что совершила большую ошибку, что ты взяла от нее самое плохое. Ты бросила меня, когда умер Томми… И все же теперь ты здесь. Ты навещаешь меня.
На ее губах появилась натянутая улыбка. Я хотела было объяснить, почему Мэйлин не пришла, но не было смысла, не было необходимости говорить ей о том, кто был мертв уже несколько десятилетий, ведь в следующий раз мне пришлось бы напоминать ей об этом снова. Поэтому я лишь пробормотала, запинаясь:
– Спасибо, что рассказала мне.
– Что рассказала?
Мама моргнула, сбитая с толку, на ее лице отразилось недоверие. И вот так она исчезла. Я стояла, собираясь что-то сказать, глаза щипало от слез.
Она пожевала губами и вдруг заявила, указав на меня узловатым пальцем:
– Ты! Что ты здесь делаешь?
Кем я была для нее тогда, не знаю. Ее тело дрожало, взгляд метался из стороны в сторону. Я извинилась за беспокойство, заверила, что, должно быть, ошиблась адресом, и вышла из комнаты. Последнее, что я видела, были ее испуганные глаза, когда я с тихим щелчком закрыла дверь.
Я со вздохом забираюсь в постель, и Джозеф заползает под одеяло рядом:
– Ты в порядке?
Я подпираю голову локтем, поворачиваясь к нему лицом. В тот день после встречи с мамой я села в машину и разрыдалась. Вечером, умываясь над раковиной, я увидела в зеркале, что мои глаза с морщинками похожи на ее. И раскатываю тесто для бисквитов я так, как научила меня мать. Как мало я понимала… Но сегодня я была измучена, выжата досуха.
– Мы знали, что это только вопрос времени.
– Да, верно.
– Я продолжаю прокручивать в голове тот последний раз, когда мы нашли ее блуждающей по улице. Испуганной, беспомощной…
Я замолкаю, вспоминая, как она прижималась ко мне, будто ребенок, когда я натягивала ночную рубашку на ее голые костлявые плечи.
– Что, если я стану такой же? Или ты?
– Ну кто же знает…
Джозеф хмурит лоб, и даже в полумраке я вижу, как тревога искажает его лицо.
От долгого стояния у меня болит спина, ноги покалывает, я ерзаю, пытаясь устроиться поудобнее.
– Не хочу становиться забывчивой, не хочу, чтобы кто-то из нас отправлялся в дом престарелых. Я хочу остаться здесь, вот так, навсегда.
Джозефу перевалило за семьдесят, и я не сильно отстаю, мы прибаливаем, но пока все терпимо, мы можем проводить наши дни так, как нам заблагорассудится. Вот только надолго ли?
– К сожалению, любовь моя, я думаю, что это не в нашей власти.
Я придвигаюсь ближе к нему, наши колени соприкасаются под фланелевыми простынями. Свеча за его спиной догорает.
– Несправедливо, да? – спрашивает он.
Мои пальцы теребят дырку в одеяле.
– Ты не можешь уйти первой, Эвелин. Я потеряюсь без тебя… Я не смогу оставаться один в таком большом доме.
– Ну ты тоже не должен уходить первым. Я бы тоже потерялась.
Я замолкаю, мою грудь переполняет страх перед неминуемым: вот один из нас склоняется над гробом, а вечером в одиночестве ложится в постель. Я гоню картинки прочь.
– Как ты думаешь, они на нас оттуда смотрят?
– Кто знает. – Джозеф пожимает плечами и вдруг спрашивает: – Как ты думаешь, твой отец был бы рад видеть твою мать?
Удивленная вопросом, я смеюсь.
– Возможно, ему понравилось отдыхать без нее последние пару десятилетий.
По прошествии стольких лет образ отца потускнел, но я все еще вижу его густые усы и сигару, зажатую в зубах. Я ничего не могу с собой поделать: представляю, как при внезапном мамином появлении сигара валится у него изо рта.
Наш смех в темной комнате приносит облегчение, узел развязывается. Джозеф спрашивает:
– А Томми?
– Томми? Он слишком занят девчонками, чтобы обращать на них внимание. Подмигивает всем ангелам направо и налево и говорит, что у них самые красивые крылышки.
– А Мэйлин?
– Они с Бетти слишком быстро едут на колеснице и сбивают с толку всех арфистов.
При мысли о вносящих смуту в ангельский хор Мэйлин и ее возлюбленной, образ которой я составила по голосу в телефонной трубке, я хохочу до слез.
– А мои родители? – Джозеф с трудом выговаривает слова.
