Дни, когда мы так сильно друг друга любили - Эми Нефф

Вайолет поднимает ладони:

– Вот уж спасибо.

Она бросает взгляд на Томаса, и он салютует ей бокалом.

– Вы двое – мои самые любимые люди на этой планете. – Джейн ловит взгляд дочери. – Прости, Рейн. Ты тоже. И этот ребенок.

Она указывает на живот Рейн, на туго натянутое платье. Затем поворачивается к нам.

– Но вы двое… Боже, вы спасали меня миллион раз, миллионом способов, и я не могу выразить, как я вам благодарна! Я счастлива, что все так сложилось, а ведь могло быть совсем по-другому. Я не знаю, как отблагодарить вас за те годы, что мы с Рейн здесь прожили. Не могу объяснить, что это значило – чувствовать себя в такой безопасности, делить с вами ее детство, вы всегда были рядом: когда ей нужны были сказки на ночь, когда она пошла в школу, когда у нее выпадал молочный зуб. Я снова обрела твердую почву под ногами и смогла построить свою собственную жизнь, чтобы дочь мною гордилась. Став матерью, я многое про нас поняла, мама…

Она поворачивается ко мне, и мои глаза наполняются слезами.

– Ты всегда была рядом, но я была слишком упряма, чтобы это увидеть. И, папа, ты неизменно был моей опорой, единственной пристанью. И здесь всегда будет твой дом, мы всегда будем твоим домом…

Джейн делает паузу, и я думаю, что сейчас она скажет «с мамой или без», однако предложение повисает в воздухе, а она продолжает:

– Томас прав, нам действительно повезло, что мы выросли здесь, но, более того, нам повезло, что вы оба нас ждете здесь с распростертыми объятиями.

Джозеф тоже плачет, и мне тоже не выдержать, это уже слишком, я никогда не смогу отблагодарить их за сегодняшний вечер, за то, что они чувствуют себя такими любимыми, такими счастливыми, такими переполненными благодарностью. Но прежде чем я успеваю возразить, встает Вайолет, вытирая глаза.

– Теперь я? – Она яростно моргает и улыбается сквозь слезы. – Как договаривались, вместо длинной речи – а честно говоря, мы все знаем, что я бы не смогла – я просто скажу вот что…

Вайолет поворачивается к нам с покрасневшими глазами.

– Мы вас любим. Мы так благодарны, что вы наши родители, за то, что вы научили нас любить море и друг друга, и благодаря этому, и всему, что вы нам дали, если мы когда-нибудь почувствуем себя одинокими, – ее голос срывается, – то, когда мы услышим шум волн, мы сможем закрыть глаза и снова будем здесь, с вами.

Все поднимают бокалы, слезы текут по щекам.

– За вас! – говорит Джозеф. – Мы вас любим!

Внуки убирают со стола, и кто-то включает магнитофон, освобождая место для танцев на лужайке. Маркус здесь и ведет Джейн за собой. Интересно, под каким предлогом она пригласила его сегодня вечером. Впрочем, то, как он обнимает ее за талию, как она запрокидывает голову, смеясь, дает мне ответ. Нет ничего такого, чего бы он не знал о ней, о нас.

Группа «Лукинг гласс» поет песню «Бренди», Вайолет с Коннором покачиваются в такт, внуки подпевают, к ним присоединяются Томас и Энн, Рейн и Тони, выкрикивая слова песни и пританцовывая. Поют историю о моряке и девушке, которую он бросил ради моря.

– Посмотри на них, Джозеф. – В моем голосе больше дыхания, чем звука.

Он сжимает мою руку.

– Вижу. Кто бы мог подумать, что нам так повезет?

Наша троица: и те, кого они любят, и те, кого они произвели на свет, – все сегодня здесь. Сейчас их очередь плести нить жизни, выбирать и ошибаться, побеждать и сожалеть, знакомиться, создавать семьи… Их песни будут звучать еще долго после того, как нас не станет.

– Какие же они все-таки разные, – смеюсь я. – Они правда все наши?

Хотя, честно говоря, они никогда не казались такими похожими, как в этот момент. Я вижу Джозефа в каждом из них, в непринужденной улыбке Вайолет, в ее нежности к брату и сестре, в осанке и спокойной уверенности Томаса, в преданности Джейн своей дочери. Вайолет обнимает Томаса и Джейн и, младшенькая, стоит посередине, они танцуют, прижавшись друг к другу, три совершенно разных человека, ветви одного крепкого, непоколебимого дерева.

– Они делают меня удивительно счастливой, каждый из них.

– Я всегда надеялся, что так и будет, – говорит Джозеф, целуя меня.

– Пошли тоже танцевать!

Мы подходим к краю лужайки, и Томас поворачивается к нам с широкой улыбкой. Обычно это мы тянемся обнять его, чтобы показать свою привязанность, но сегодня вечером он дал себе волю, он – сама радость, он здесь, полностью здесь, и он тянется к нам.

Впервые он заключает нас в свои распростертые объятия.

Глава 26

Эвелин

Ноябрь 1992 г.

Сэндстоун-лейн скрыта под покровом ночи, и фары отбрасывают жутковатый свет. Шины хрустят по тонкому слою снега, покрывающему подъездную дорожку. Джозеф осматривает мрачный пейзаж.

– Должно быть, буря порвала провода…

– Похоже на то.

Я не могу даже кивнуть, измученная приветствиями, объятиями и соболезнованиями. Похороны матери показались мне странной, мрачной вечеринкой, собрались наши друзья или друзья детей, все были в черном и разговаривали вполголоса. Священник прочитал соответствующую случаю молитву «Пепел к пеплу, прах к праху», а я стояла на ноющих ногах, удивляясь, как моя мать пережила столько людей.

Что за странная традиция – прощаться, стоя на коленях у гроба, обходить гостей с дежурными фразами и печальным лицом? Так проявляется наша собственная осмелевшая смертность. Все это слишком далеко от реального переживания потери, от последующей острой боли, на которую может натолкнуть знакомый запах, песня по радио, воспоминание, возникшее из ниоткуда во время мытья посуды.

Джозеф загоняет машину в гараж; жду, пока он в темноте шарит рукой на верстаке в поисках фонарика. Фонарь включается, и я следую за ним внутрь. Мы роемся в шкафчиках в поисках свечей и спичек и относим их наверх, в дом, слишком большой для нас двоих. Мы зажигаем почерневшие фитили, пока комната не погружается в мерцающий желтый свет, раздеваемся и чистим зубы в полумраке. Джозеф разжигает огонь в каминах по всему дому, а я достаю из шкафа несколько дополнительных одеял на случай, если за ночь тепло спадет.

Мой последний визит к матери в дом престарелых обернулся чувством вины и печали. Наш последний в жизни разговор состоялся в помещении, пропахшем резиной, нафталином и