Дни, когда мы так сильно друг друга любили - Эми Нефф
– В моем сне она звала на помощь, а я не спасла ее, и все потому, что она разозлилась на меня и накричала.
Еще одна слеза скатывается по щекам. Джозеф молчит, слушает меня и дергает увядшую кисть, собирая ее в кучу рядом с собой.
– Она была такой вредной… Но, может, это был единственный известный ей способ привлечь внимание близких? Кто знает…
Я пожимаю плечами, щеки краснеют от стыда. Раньше я думала, что это она отвергла меня… или просто я никогда в ней не нуждалась? Мой корабль благополучно добрался до суши. Меня окружали Томми и Джозеф, Мэйлин, дети. А она была заперта в доме, как неприкаянный дух, оплакивая своего сына, брошенная дочерью, игнорируемая мужем, дрейфуя по течению, ожидая, когда кто-нибудь обратит на нее внимание.
– Пришлось потерять ее, чтобы наконец понять ее.
Наш последний разговор звучит у меня в ушах.
– Я не смогла быть рядом с ней, пока не стало слишком поздно.
Джозеф кивает.
– Не изводи себя. Иногда требуется время, чтобы увидеть вещи такими, какими они были на самом деле.
Я пытаюсь вспомнить сон, хотя он начинает распадаться на фрагменты и ускользать. Хотя детали расплываются, я слышу, как она зовет меня по имени, зовет на помощь. Я чувствую, как волны окатывают мне ноги, а она уплывает прочь.
В доме престарелых я видела мало мужчин. Комната за комнатой заполнены женщинами, которые потеряли мужей, друзей, детей и часто рассудок. Что хуже потерять – того, кого любишь, или способность узнавать его в лицо? Я рада, что мне не придется прожить годы без Джозефа или годы без воспоминаний, которые мы соткали вместе, как самую теплую шерсть.
Я спрашиваю:
– Ты боишься?
Прилив любви, который я испытываю к нему, почти невыносим: его скрюченные суставы, тупая боль, которую он разминает в ноге после долгого дня, его любовь к ночным заплывам, каждая интимная деталь, которую я ношу с собой, нежность, которую я испытываю даже к грязи под его ногтями… Если бы мы были помоложе, я подползла бы к нему по траве и положила голову ему на колени, устремив взгляд в облака или уткнувшись носом ему в шею, шепча: «Ты боишься?» Увы, сегодня мне стоило большого труда выйти на улицу и просто спросить его с того места, где я сижу.
Он откладывает лопату и вытирает ладони друг о друга, потом с усилием поднимается, чтобы сесть рядом со мной на скамейку. Еще один приступ тоски, страстного желания забраться к нему на колени. Женщины в доме престарелых. Годами живут без любимого человека рядом – но живут. Составить план – это одно, а вот довести его до конца…
– Сомневаешься? – мягко спрашивает Джозеф.
– Постоянно. А ты нет?
Ему не нужно отвечать; я знаю, что мы испытываем одинаковые опасения, последствия нашего решения ложатся тяжким грузом на нас обоих. В доме Вайолет, на другой стороне сада, распахивается окно спальни. Как вести такой разговор, когда наша семья так близко, как обсуждать немыслимое?
– Как по-твоему, мы что-нибудь почувствуем? – спрашиваю я.
– Надеюсь, что мы заснем и все.
В шкафчике лежат лекарства, которые должны помочь мне успокоиться; их выписали врачи, которым я сообщаю, что боль невыносима. Они не знают наших истинных намерений, не знают, что настанет день, когда я потеряю больше, чем сохраню.
– А если после смерти ничего нет?
– Что ж, тогда мы не почувствуем разницы.
Да, он прав. Невозможно знать наверняка.
– Как ты думаешь, мы попадем в рай?
Он пожимает плечами.
– Разве рай может быть лучше, чем та жизнь, которую мы прожили?
Я приподнимаю брови.
– Ну тебе не придется драить туалеты.
Джозеф грустно улыбается.
– Надеюсь, там есть океан. И солнце, чтоб согреться после купания.
Я прислоняюсь к нему.
– Я была бы не против снова прожить нашу жизнь…
Он заправляет прядь волос мне за ухо, и я вновь становлюсь молодой, ровесницей тех детей, которыми мы когда-то были, сроднившихся с этим самым лугом. Джозеф встречает мой взгляд полными слез глазами.
– Я тебе уже говорил, что раем для меня была жизнь с тобой.
Слезы так и рвутся наружу. «Я не хочу умирать, ни сейчас, ни вообще. Я любила свою жизнь, я любила нашу жизнь, я хочу остаться».
Хорошо, что мы решили дождаться весны, чтобы не пропустить причудливую форзицию, азалии и тюльпаны, фиолетовые головки крокусов.
– Ты решил, где делать клумбу для малыша Рейн? – спрашиваю я.
У Рейн уже третий триместр. Ждать недолго. Еще один приступ, совсем другого рода тоска.
– Рядом с гладиолусами Джейн есть свободное место; неплохо, если бы ее цветы были рядом с цветами внука.
– Джейн скоро станет бабушкой. Выходит, что мы…
– Очень старые, – говорит он, и я смеюсь.
– Посмотри-ка, Джозеф!
Когда апрель сменится маем, а май – июнем, сад наполнится красками и жизнью. Это помогает мне вспоминать имена детей и внуков; иногда, когда я забываю, я представляю их цветы, и имена возвращаются. Я хочу увидеть цветы, которые будут символизировать ребенка Рейн, я хочу увидеть, как растет ее ребенок и разбивает свой собственный сад. Я хочу жить здесь вечно, перебирать мягкие лепестки и нюхать их. Какой жестокий побочный эффект – потерять аромат печенья в духовке, сладкий аромат луга. Если бы я знала, то каждое утро лежала бы в саду, вдыхая аромат жимолости и роз. Я заполнила бы кухонные столы свежей выпечкой: кексами, маффинами и булочками. Я пошла бы на Бернард-бич, вдохнула соленый воздух, мускусный аромат песчаных отмелей и водорослей. Я прижалась бы к Джозефу, вдохнула его кожу, мыло, пот и одеколон. Но заранее не знаешь. Иногда эти вещи забирают без предупреждения, и их не вернуть обратно.
– Хочешь чаю со льдом? – спрашиваю я.
По-моему, это идеальный момент для того, чтобы наполнить два стакана до краев льдом, положить две дольки лимона, две соломинки и столько чая, чтобы его хватило на весь день.
– Звучит заманчиво. Пойду сделаю.
– Нет, Джозеф, позволь мне. Я сейчас.
Прежде чем он успевает возразить, я кладу дрожащую руку ему на бедро и поднимаюсь со скамейки. Осторожно пробираюсь по дорожке мимо маргариток Вайолет и зеленых стеблей, которые в конце лета превратятся в лаванду Томаса, к крыльцу.
Я уже почти дошла до ступенек, когда вдруг падаю. Голубое небо над головой
