Дни, когда мы так сильно друг друга любили - Эми Нефф
Мы объезжаем парковку и наконец находим свободное место. Прибыли на час раньше. Мы выехали раньше, чем нужно, все равно дома мы просто слонялись взад-вперед. Мы полны нервной энергии, нам не терпится попасть туда, увидеть Джейн. Теперь, когда мы здесь и на взлетную полосу садятся самолеты, я в ужасе. Что, если она не простила меня за все те годы, что мы провели в молчании? Что, если она винит меня в том, как сложилась ее жизнь? Затем мелькает мысль, за которую мне становится стыдно: ее кожа, следы от уколов… а что, если у нее какая-нибудь нехорошая болезнь? Пока мы идем к терминалу, я снова ковыряю кутикулу. Джозеф берет меня за руку и переплетает свои пальцы с моими. Поглаживает костяшки моих пальцев большими пальцами, и мое дыхание замедляется.
Стоим под табло «Прилеты» и ждем. Минуты тянутся бесконечно долго. Джозеф обнимает меня, и я благодарно прижимаюсь к нему. С каждой появляющейся и рассеивающейся толпой мое сердце учащенно бьется, но каждый раз это море незнакомцев. Я смотрю на часы Джозефа. Семь двадцать пять. Выходит еще одна толпа. Бизнесмены. Семья в одинаковых футболках: на фоне моста Золотые ворота блестящая надпись «Калифорния». Стюардессы в синей форме. И вот вдалеке, среди мельтешащих рук и ног, появляется она.
Через плечо у Джейн перекинута потрепанная сумка. Война во Вьетнаме закончилась, но она выглядит так, словно только что с протестного марша. У нее длинные растрепанные волосы, футболка и джинсы поношены. Джозеф был прав: она неимоверно худа, руки и ноги похожи на зубочистки. Я готовлюсь к тому, что Джейн первой поприветствует Джозефа, что она будет сдержанна или даже холодна со мной. Она оглядывает толпу, пока не видит нас, беспокойно вертит головой. Мы бросаемся к ней, и Джозеф зовет ее по имени. Она оборачивается на звук и замечает нас. Расталкивая толпу, мы прокладываем себе дорогу. Когда мы приближаемся, у меня перехватывает дыхание: Джейн держит за руку маленькую девочку, которая прячется у нее за ногами.
Когда Джейн видит нас, она сажает девочку себе на бедро и бросается ко мне, крепко обнимая, а этот ребенок – ребенок Джейн? – оказывается беспомощно зажат между нами.
– Мам… Прости… Прости, прошу тебя!
Она всхлипывает, ее плечи дрожат.
Я глажу ее по волосам, мое сердце разрывается, а в горле комок от слез, и говорю:
– И ты меня прости…
От нее не пахнет ни сигаретами, ни алкоголем, ни травкой, я улавливаю лишь слабый запах пота и еще какие-то незнакомые запахи, обрывки ее прошлой жизни, о которой я никогда не узнаю. Маленькая девочка точно ее дочь, это копия той малышки, которую я носила на бедре целую жизнь назад; невозможно, но правда. Я обнимаю их обеих, слишком ошеломленная, чтобы говорить.
Джейн отстраняется, беря себя в руки.
– Мама, папа, познакомьтесь, это Рейн. Ваша внучка.
Маленькая девочка, уткнувшись личиком в плечо Джейн, поглядывает на нас из-за завесы кудряшек. Внучка. Рейн. Уже такая большая. Моя внучка… У меня есть внучка.
– Джейн, боже мой, Джейн!
Джозеф со слезами на глазах нежно протягивает руку, чтобы дать пять. Рейн неуверенно хлопает его по руке, улыбаясь.
– Джейн, я…
Все фразы, которые я репетировала, бессмысленны в свете маленькой девочки, дочери Джейн. Кроме одной.
– Мы рады, что ты дома.
По дороге к машине мой страх возвращается. Мы получили то, о чем молились: наша дочь вернулась живой и невредимой. И даже больше, чем мы могли себе представить, – внучка, которой всего четырнадцать месяцев, чудо, подарок, возможно, даже причина всего этого.
Но я понятия не имею, что нам делать дальше.
Глава 23
Эвелин
Апрель 2002 г.
Я выхожу на улицу, держась за стены, пока не добираюсь до своей скамейки, чтобы сесть неподалеку от Джозефа. Он опускается на колени спиной ко мне, убирая пожелтевшие и увядшие стебли, чтобы освободить место для свежих зеленых побегов. В воздухе чувствуется прохлада, ветерок, несмотря на яркое весеннее солнце, отдает зимними нотками.
Джозеф поворачивается, когда я с хрустом разгребаю мусор.
– Как отдохнула?
Интересно, как долго я проспала; я даже не помню, как легла.
– Снова мама приснилась.
– Часто думаешь о ней, да?
Я вожусь с пуговицами на кофте, когда поднимается ветер, не желая просить Джозефа о помощи.
– Судя по тому, какой она была в конце концов, как, должно быть, ей было страшно… Не могу представить, как проходила бы через это без тебя. А у нее никого не было.
– У нее была ты.
– К тому времени она уже не понимала, кто я такая.
Мама шесть раз терялась в нашем районе; а когда ее нашли блуждающей после полуночи в разгар зимы и она заявила, что ей нужно доставить поздравительную открытку, у нас не осталось выбора. Последние четыре года своей жизни она провела в доме престарелых, и резкого запаха чистящего средства, перебивающего вонь разложения, было достаточно, чтобы хотелось развернуться и уйти. Каждый день ее реальность смещалась в другую точку времени, где были живы потерянные близкие, а старые раны были свежими и ноющими. Мрачные палаты, тишина, нарушаемая только жужжанием телевизора или редкими бессвязными стонами, пустые взгляды жильцов. А ведь каждый прожил жизнь, у каждого есть своя история. Забвение. Ожидание. Ожидание любимых. Сидят, ждут, когда им на колени принесут еду и покормят с ложечки.
– Ты была для нее утешением.
Джозеф замечает, что я вожусь с пуговицами.
– Замерзла?
Я качаю головой. Облако рассеивается, окутывая меня солнечным светом. Сон вновь не дает мне покоя.
– Мне жаль ее… Она была так одинока всю свою жизнь.
Я никогда не видела, чтобы мои родители проявляли друг к другу нежность, не то что родители Джозефа. Миссис Майерс осыпала поцелуями чумазые щеки мистера Майерса, а он кружил ее по гостиной под крутящуюся пластинку. Я редко видела маму и папу в одной комнате, за исключением трапез, они практически не касались друг друга, разве только чтобы передать спички для сигарет.
