Дни, когда мы так сильно друг друга любили - Эми Нефф

Я иду на попятную, желая все исправить, и продолжаю:

– Я была напугана и смущена тем, что он решил, будто может заигрывать со мной. Я потом все думала и пыталась понять, где я что сказала не так. Прости-прости-прости! Я должна была тебе сказать. Я просто не стала делать из мухи слона.

Унижение нарастает, словно метроном стыда, отсчитывающий годы с тех пор, как я в последний раз разговаривала со своей дочерью.

– Боже, выходит, Джейн все это время была уверена, что я тебе изменила? О господи!

– Полагаю, это только часть проблемы. Более серьезной проблемы.

– Что мне сделать?

У меня щиплет в носу, и я готова расплакаться.

– Понятия не имею.

Я чувствую себя опустошенной; тишина, повисшая между нами, напоминает о милях, которые он преодолел, чтобы вернуться домой, потерпев поражение, о годах, которые мы провели вместе, пока он хранил эту тайну.

– Мне очень жаль, Джозеф. Я надеюсь, ты найдешь способ простить меня.

– Ничего же не было, – произносит он холодно. – Мне нечего прощать.

– Но я должна была сказать тебе, чтобы ты не мучился этими вопросами.

– Прости, я не умею делать так, чтобы ты чувствовала себя интересной…

Извинение от раненого человека, которому нечего терять.

– Нет-нет-нет! Только не переворачивай мои слова! Наори на меня, что ли! Хлопни дверью, отправь спать на диван! Сделай что-нибудь!

– Я не сержусь на тебя, Эвелин.

Его слова – это вздох, в котором больше нет борьбы.

– А ты разозлись! Я сама на себя злюсь.

– Это было давно.

Горячие слезы текут по моим щекам.

– Мне так стыдно… Ты действительно думал, что я могу быть с кем-то другим? Что такая мысль приходила мне в голову?

– Я хотел тебе дать выбор, выход, если ты этого захочешь.

Мой подбородок дрожит, я пытаюсь сдержаться.

– Прости!

– Жаль, что я не могу удовлетворить эту твою потребность. Не знаю… Может, нам…

– Что? Продать гостиницу?

Ответом служит его молчание. Потом он говорит:

– Прости…

Больше нечего сказать. Мы сидим в полутьме, не прикасаясь друг к другу. В конце концов, измученные чувством вины и стыда, мы заставляем себя лечь в постель, но оба не можем заснуть.

Я складываю отбеленные полотенца, мысленно составляя список всего, что нам понадобится на День благодарения. Большинство гостей приехали в город навестить родственников, поэтому мы не предлагаем полноценный ужин, зато на завтрак я пеку тыквенный хлеб, намазываю на рассыпчатую поверхность масло, а по вечерам подаю в холле горячий пряный сидр с дольками апельсина. Мы устраиваем небольшой праздник с моей мамой, Вайолет и Томасом. Томас дома только на один день, а у Вайолет, которая учится в Университете Тафтса, каникулы.

Я отчаянно хочу, чтобы они приезжали чаще. С тех пор как Томас начал работать на Манхэттене, мы почти не видимся, и, хотя Вайолет учится на последнем курсе колледжа, я все еще представляю, как она лежит у себя в комнате на животе, скрестив ноги, и листает журнал. Причем именно у себя в комнате, а не в их с Джейн комнате; порой я мысленно убеждаю себя, что там только одна кровать, а не пара, которые стоят пустые и идеально заправленные, как могилы. Письма, которые мы отправили, деньги, телефонные сообщения – все осталось без ответа. Ночами мы рыдали до изнеможения, мечтая спасти Джейн из кошмарной реальности. Иногда только этот способ – «это комната Вайолет» – помогает мне спокойно пройти мимо. Слишком тяжело горевать по Джейн каждый день, сознавая, что в любой момент может раздаться звонок, который поставит нас на колени.

Джозеф сидит за кухонным столом, просматривая бухгалтерские книги и дважды проверяя бронирование, когда звонит телефон. Он бросает взгляд на мои колени, заваленные постельным бельем, и неохотно тянется к телефону.

– Спасибо, что позвонили в гостиницу «Устричная раковина»! Чем могу помочь?

Повисает пауза.

– Джейн?!

Джозеф выпрямляется, календарь бронирования падает ему на колени. Я роняю полотенце и смотрю на него, не веря своим ушам. После двух лет молчания, с тех пор как Джозеф отправился в Калифорнию, – неужели?.. Его голос срывается.

– Конечно, можно, доченька! Конечно… – Еще одна пауза. – Нет, нет, не волнуйся, мы все закажем, мы обо всем позаботимся!

Джейн что-то говорит на другом конце провода.

– Хорошо, скоро встретимся! Мы тебя любим!

Джозеф кладет трубку на рычаг и смотрит на нее так, словно услышал голос призрака. Его глаза наполняются слезами, когда они встречаются с моими, а губы приоткрываются в шоке.

– Джейн возвращается домой.

Он вскакивает на ноги, в спешке опрокидывая стул; вскакиваю и я, рассыпая белье по полу. Джозеф хватает меня, сжимает в объятиях.

– Ты ничего не перепутал?

Я обнимаю его в ответ, не в силах поверить, что это может быть правдой.

– Нет! Она летит домой!

В течение двух лет, с тех пор как Джозеф вернулся из Калифорнии, с тех пор, как мы заговорили о Сэме, он был как порыв ветра. Молчалив, если не считать издаваемых звуков. Шум кофеварки. Шелест воды в душе. Шуршание газеты. Звяканье ключей. Скрип лестницы. Фырчание машины. Ничто из того, что я могла сказать или сделать, никакие попытки утешить, нежные прикосновения не вернули его обратно. Но теперь он отрывает меня от земли и кружит по комнате.

– Джейн возвращается домой!

– Она ведь сказала в семь пятнадцать?

Я ковыряю кожу вокруг ногтей – неприятная привычка, возникшая после побега Джейн. Стресс. Смотрю на часы. Еще нет и шести, а мы уже почти на месте.

– Ага, в семь пятнадцать.

Джозеф ослабляет хватку на руле и сжимает мою руку – не столько для того, чтобы успокоить, сколько чтобы я не порвала себе кутикулу.

– Перестань. Все будет хорошо.

В горле у меня пересыхает. Что хорошего-то?

На улице темно, как в полночь. Ноябрьское солнце с каждым днем садится все раньше, предвещая медленное наступление зимних холодов, которые продлятся до весны. Я застегиваю шерстяное пальто на все пуговицы – печка со стороны пассажира сломана, из вентиляции дует холодный воздух, пока я не задвигаю клапан. Джозеф сказал, что починит, но он был так рассеян, что, должно быть, забыл. Я не поднимаю эту тему. По радио «Иглс» поют «Десперадо», и слова настолько уместны, что у меня комок подкатывает к горлу. Джозеф не обращает внимания на текст, музыка проникает в его барабанные перепонки, доставляя ему пассивное удовольствие, так что иронию я обдумываю в одиночку, пока песня не заканчивается.

Мы проезжаем мимо указателя